"Невидимки". Чак Паланик.

Быстрый переход по содержанию:

Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32

Перейти к аннотации>> Посмотреть цитаты>>

Глава двеннадцатая

Перенесемся в канун Рождества, последний перед моей аварией. Я еду домой, чтобы получить подарки и рассмотреть их вместе с предками. На Рождество мои родители из года в год ставят одну и ту же кричаще-зеленую искусственную елку. Когда гирлянды на ней горят слишком долго, воздух наполняется отвратительной вонью - так пахнут горячие полимеры, и от этого начинает болеть голова, как при гриппе.

Елка вся в огнях и блестках и увешана нашими старыми игрушками - красными и золотыми. А еще на ней пряди серебряного пластика, насыщенного статическим электричеством. Его называют дождиком. На самой верхушке все тот же кошмарный ангел с резиновым кукольным лицом. Его волосы скручены в сосульки и отвратительны на ощупь - если к ним прикоснуться, кожа начинает зудеть. На магнитофоне лежит альбом Перри Комо. Мое лицо еще нормальное, поэтому перспектива петь рождественские гимны меня ничуть не смущает.

Мой брат Шейн мертв, и я не жду, что получу много внимания. Просто хочу, чтобы праздник прошел тихо и спокойно. В этот период мой друг Манус сходит с ума оттого, что потерял работу. Поэтому я и уезжаю и планирую дня два не показываться ему на глаза. В этом году мы решили не делать друг другу больших подарков - мама, папа и я. Наполним твой рождественский сапожок, сказали мне родители, этим и ограничимся.

Перри Комо поет:
"Все вокруг говорит о приближении Рождества".

На камине висят сапожки из красного войлока, которые давным-давно мама сшила для меня и Шейна. На каждый сверху донизу нашиты буквы из белой материи - наши имена. Оба сапожка чем-то набиты. Рождественское утро. Все мы сидим у елки. У отца в руке наготове складной карманный нож. Им он всегда перерезает ленточки на подарках. Мама держит большую коричневую картонную сумку.
- Давайте условимся: оберточную бумагу будем складывать сюда, а не раскидывать по всему полу.

Мама и папа сидят на стульях с откидными спинками. А я - на полу у камина. Сапожки висят прямо у меня перед носом. Каждое Рождество проходит у нас именно по такому сценарию: родители с чашками кофе в руках внимательно наблюдают за мной и ждут моей реакции, а я на полу. Мы все еще в пижамах и в халатах.

Перри Комо поет:
"Я буду дома на Рождество".

Первое, что я достаю из сапожка, - маленький медвежонок коала, которого можно прицепить лапками к карандашу. Наверное, своим родителям я представляюсь чем-то подобным. Мама подает мне кружку горячего шоколада.

Я говорю:
- Спасибо.

Под малышом коалой коробочка. Я вытаскиваю ее.
Родители наблюдают за мной, затаив дыхание, держа в руках чашки с кофе.

Перри Комо поет:
"О, все, кто верует!"

В коробочке - презервативы.

Отец - он сидит прямо у елки, нашей волшебной, блестящей красавицы - поясняет:
- Мы не знаем, сколько партнеров в год у тебя бывает, но решили, что обязаны позаботиться о твоей безопасности.

Я кладу презервативы в карман халата и смотрю в кружку с шоколадом. И бормочу:
- Спасибо.

- Они из латекса, - сообщает мама. - Имей в виду: лубриканты, изготовленные не на водной основе, снижают его прочность. Поэтому такие смазочные вещества, как вазелин, растительные масла, кулинарный жир и большинство кремов, применять не рекомендуется. Хотя в твоем возрасте вряд ли приходится беспокоиться о смазках, - говорит она. - Мы решили не покупать тебе презервативы из бараньих кишок. В них есть мелкие поры, которые пропускают ВИЧ.

Я достаю из своего сапожка вторую коробочку. Это опять презервативы. На упаковке указан их цвет: телесный. О боже! Обозначено также, что они без запаха и вкуса.

О презервативах без вкуса мне известно практически все.

- Было проведено специальное расследование, - говорит отец. - Большая часть зараженных ВИЧ - горожане. Поэтому опрашивали именно городских жителей, гетеросексуалов. Опрашивали по телефону. В ходе этого расследования выяснилось, что многие люди стесняются покупать презервативы.

"Считаешь, приятнее получать их от Санта-Клауса?" - думаю я. И мычу в ответ: - Угу.

- Помимо СПИДа существует множество других зараз! - восклицает мама. - Нельзя забывать и о гонорее. О сифилисе. О вирусе папилломы человека. А также о генитальных бородавках и кондиломах.

Она вопросительно смотрит на меня.
- Ты наверняка знаешь, что презерватив следует надевать на половой член сразу после наступления эрекции? Я накупила бананов, несмотря на то, что сейчас они страшно дорогие. Подумала, если тебе требуется практика, они просто необходимы.

Это ловушка.

Если я отвечу: "Да, конечно, я натягиваю резинки только на возбужденные члены", - папочка заведет длинную поучительную речь о нравственности. Если скажу: "нет", тогда буду вынуждена все Рождество напяливать презервативы на купленные мамой бананы.

Папа говорит:
- Мама права. Кроме СПИДа на свете существует несчетное количество других мерзостей. Например, вирус простого герпеса второго типа. При этом заболевании на гениталиях появляются болезненные пузырьки.

Он смотрит на маму.
- Боль ужасная, - произносит она.
- Боль ужасная, - повторяет папа. - Другие симптомы - повышение температуры, выделения из вагины, болезненное мочеиспускание.
Он опять смотрит на маму.

Перри Комо поет:
"К городу приближается Санта-Клаус".

Под следующей коробкой презервативов лежит еще одна коробка презервативов. Черт побери, думаю я. Наверное, предки хотят, чтобы я не испытывала нужды в резинках до самого климакса.

В этот момент больше всего на свете мне хочется, чтобы был жив мой брат. Тогда я собственноручно придушила бы его за то, что он испортил мне Рождество.

Перри Комо поет:
"На крыше дома..."

Мама говорит:
- Не менее страшен гепатит Б. - Она смотрит на папу. - А еще...
- Хламидия, - подсказывает он. - И, конечно, лимфогранулема.
- Верно, - подтверждает мама. - Ужасны также слизисто-гнойный цервицит и негонорейный уретрит.

Папа глядит на маму и добавляет:
- Но эти заболевания возникают обычно как аллергическая реакция на латексный презерватив или спермицид.

Мама отпивает немного кофе и некоторое время смотрит на собственные руки, в которых чашка. Потом поворачивается ко мне.

Я сижу на прежнем месте.

- Мы с папой хотим одного, - говорит она, - уберечь тебя от беды, не повторить ту ошибку, в результате которой мы потеряли твоего брата.

Я достаю из сапожка очередную пачку презервативов. Перри Комо поет: "В полночь все стало понятно". На упаковке написано: "...подходят даже для длительного анального сношения..." Папа говорит:

- Мы забыли упомянуть о венерической гранулеме и о бактериальном вагинозе. - Он поднимает руки и молча пересчитывает что-то, загибая пальцы. Потом проделывает то же самое еще раз. - А еще о контагиозном моллюске.

Некоторые из презервативов белые. Другие - разноцветные. На одной коробочке написано: ребристые. Если в таком в тебя входят,входят, чувствуешь себя, наверное, как хлеб под зубчатым лезвием ножа. На второй упаковке указано: светятся в темноте, на третьей - увеличенного размера.

В каком- то смысле мне даже приятно: по-видимому, мои предки считают, что у мужчин я пользуюсь бешеным успехом.

Перри Комо поет:
"О, приди, о, приди, Эммануэль".

- Мы не хотим тебя запугать, - говорит мне мама, - но ты молода. Думать, что по ночам ты спишь одна, было бы глупо с нашей стороны.
- Кстати, - вставляет папа, - причиной бессонницы могут служить острицы.
- Мы не должны допустить, чтобы ты повторила судьбу брата, - договаривает мама.

Мой брат мертв, тем не менее у него тоже есть сапожок, набитый подарками. И в нем наверняка не презервативы.

Мой брат мертв, но я уверена, что в данную минуту он наблюдает за нами. И заходится от смеха.

- Что касается остриц, - продолжает папа, - ночью их самки перемещаются по толстой кишке к околоанальной области, чтобы отложить там яйца. Если к прямой кишке человека, страдающего энтеробиозом, приложить кусочек клейкой ленты, к нему приклеится острица. Длиной некоторые из них достигают четверти дюйма! Если рассмотреть эту гадость под микроскопом... Мама морщится:
- Боб, прекрати!
Папа наклоняется ко мне.
- Запомни одно: десять процентов мужчин в нашей стране страдают этим заболеванием, - говорит он вполголоса. - Заразиться им от кого-то из них - пара пустяков.

Почти все, чем наполнен мой сапожок, - презервативы. В коробочках, в пакетиках из фольги - отдельных круглых или прямоугольных, скрепленных в длинные ленты.

Но есть в нем и два других подарка: свисток, чтобы позвать кого-нибудь на помощь в случае столкновения с насильником, и банка спрея, мейс. Я чувствую себя так, будто вокруг меня сосредоточилось все самое жуткое. И боюсь, что родители преподнесут мне какой-нибудь еще подарочек. Например, фаллоимитатор, с которым я смогу забавляться каждую ночь, не выходя из дома.

Перри Комо поет:
"Обожаю Рождество".

Я смотрю на сапожок Шейна, все еще набитый подарками, и спрашиваю:
- А что вы приготовили для Шейна?
Если тоже презервативы, они ему больше не понадобятся, думаю я.

Мама и папа переглядываются.
- Ответь ты, - просит маму отец.
- Мы решили, что подарки Шейна должны достаться тебе, - говорит она.

Перенесемся в тот момент, когда я жутко растеряна.

Покажи мне доходчивость.
Покажи мне разум.
Покажи мне соответствие.
Вспышка.

Я протягиваю руку и открепляю сапожок Шейна от камина. Он набит смятыми салфетками.
- Загляни вовнутрь, - говорит папа.
Среди салфеток я нахожу запечатанный конверт.
- Вскрой его, - произносит мама.
В конверте отпечатанное письмо. На самом верху написано: "Спасибо".
- Это подарок обоим нашим детям, - поясняет отец. Я читаю письмо и не верю собственным глазам.
- Вместо того чтобы покупать тебе большой подарок, - говорит мама, - мы сделали вклад от твоего имени в международный фонд исследования СПИДа.

Я нащупываю в смятых салфетках второй конверт.
- А это, - комментирует папа, - подарок тебе от Шейна.

О, я этого не вынесу, думаю я.

Перри Комо поет:
"Я видел, как мама целует Санта-Клауса".

Я говорю:
- Мой хитроумный мертвый братик, черт возьми, как же он внимателен!

Я говорю:
- Ему не следовало, на самом деле не следовало так беспокоиться обо мне. Может, было бы лучше, если бы он наконец забыл о самоотречении и начал существовать так, как подобает мертвому. Или перевоплотился бы.

Я говорю:
- Наверняка его стремление убедить всех в том, что он не умер, - явление нездоровое.

Про себя я не скуплюсь на смачные выражения. В этом году мне безумно хотелось получить к Рождеству новую сумку "Прада". В том, что в мусорном ведре взорвался тогда этот проклятый аэрозольный баллончик с лаком для волос, не было ни капли моей вины.

После взрыва Шейн вошел в дом шатающейся походкой. Его лоб на глазах становился черно-синим. В машине "скорой помощи" он мог видеть уже лишь одним глазом, второй опух и заплыл. Его лицо с каждой разрывавшейся внутри венкой раздувало все больше и больше. До самой больницы мой брат не произнес ни слова.

Не было моей вины и в том, что, взглянув на Шейна, работники больничной социальной службы с бранью и упреками накинулись на нашего отца. Подумали, увечье Шейна - результат его жестокого обращения с ребенком. Следствие отсутствия заботы родителей о собственном чаде.

Я была абсолютно невиновна и в том, что за расследование дела взялась полиция. Что человек, изучающий условия жизни неблагополучных семей и лиц, нуждающихся в материальной или моральной поддержке, начал опрос наших соседей, школьных друзей и учителей. Что в конце концов все стали смотреть на меня как на несчастное создание, достойное сочувствия.

Я сижу со своими рождественскими подарками, для использования которых мне не хватает пениса, и думаю о том, что никто не знает, чем закончилась эта история.

Она закончилась крахом нашей семьи.

Когда расследование, в ходе которого ничего не удалось доказать, завершилось, да, да, уже тогда нашего семейства не стало. А окружающие и по сей день уверены, что это я выбросила в мусорное ведро аэрозольный баллончик с лаком для волос.

Поэтому- то и считают меня виновной во всем, что за этим последовало. Во взрыве. Во вмешательстве в дела полиции. В побеге Шейна из дома. В его смерти.

А я ни в чем не виновата.

- Вообще-то, - говорю я, - если бы Шейн по-настоящему захотел сделать мне подарок, тогда он воскрес бы из мертвых и купил бы для меня новый шкаф. В таком случае я действительно считала бы, что это мое Рождество - счастливое. И смогла бы искренне поблагодарить Шейна.

Молчание.

Я достаю из сапожка второй конверт.

Мама говорит:
- Мы решили, что это тебя порадует.
- От имени твоего брата, - поясняет отец, - мы оплатили твое вступление в организацию "ПиФлэг".
- Какой еще флэг? - спрашиваю я.
- Родители и друзья лесбиянок и геев, - расшифровывает мама.

Перри Комо поет:
"Дом - вот лучшее место для проведения праздников".

Молчание.

Мама поднимается со стула и объявляет:
- Я схожу за бананами, которые купила специально для тебя.

Она говорит:
- Мы с папой хотим удостовериться, что ты вне опасности. Поэтому нам не терпится увидеть, как ты пользуешься нашими рождественскими подарками.

Глава тринадцатая

Перенесемся в дом Эви, в ту самую полночь, когда я ловлю пытающегося прикончить меня Сета Томаса.

Я без челюсти, мое горло заканчивается некой дыркой. Из нее торчит язык. Вокруг дырки зарубцевавшаяся ткань: темно-красные блестящие шишки, похожие на вишни в вишневом пироге.

Когда я опускаю язык, можно увидеть мое нёбо, розовое и гладкое, как внутренняя сторона спинки краба. Его обрамляют болтающиеся белые корни верхних зубов, напоминающие подковы.

Чаще всего мое лицо закрыто вуалями, но в некоторые моменты они мне абсолютно ни к чему.

Я ошеломлена. В огромный дом Эви в полночь врывается Сет Томас - этого я никак не ожидала.

Сет поднимает голову и видит меня, спускающуюся по винтовой лестнице в холл. На мне персиково-розовый пеньюар Эви, сшитый из шелково-кружевного полотна. Полосы кружева и полосы шелка расположены по косой. Кружево скрывает мое тело настолько же, насколько целлофановый пакет скрывает запакованную в него замороженную индейку. Низ рукавов и внутренние края бортов пеньюара отделаны озонной дымкой из страусовых перьев, точно таких же, какими украшены тапочки, которые сейчас на мне.

Сет неподвижно стоит у основания лестницы, как будто замороженный. В его руке лучший нож Эви - шестнадцатидюймовый. На голове у него ее колготки.

Укрепленный хлопковой тканью ромб, который должен находиться на промежности Эви, красуется на лице Сета. Чулки свисают вниз и смотрятся в его созданном по принципу смешения и подгонки солдатском костюме подобно ушам кокер-спаниеля.

А я кажусь ему видением. Шаг за шагом я спускаюсь вниз. Я приближаюсь к направленному на меня острию ножа походкой манекенщицы, участвующей в вегасском ревю.

О, я восхитительна! Фантастична!
Я сама суть сексуальности.

Сет стоит на месте как вкопанный. И смотрит на меня, затаив дыхание. Он до смерти перепуган. А все потому, что у меня в руках винтовка Эви.

Ее приклад вдавлен в мое плечо, а ствол устремлен вперед. Перекрестие наведено прямо в центр укрепленного хлопком ромба колготок Эви Коттрелл.

Мы с Сетом одни в холле Эви - холле с окнами из стекла с фаской. Окна у парадного разбиты.

На потолке хрустальная австрийская люстра. Когда она включена, то ослепительно сверкает, как дешевые украшения на платье. Из мебели в холле всего одна вещь - небольшой белый с золотом столик в стиле французской провинции.

На нем телефон цвета слоновой кости с золотой трубкой - огромной, как саксофон. В центре круглой панели с кнопками - камея.

Наверняка Эви считает, что эта штуковина - само роскошество.

Держа нож перед собой, Сет говорит:
- Я не собираюсь причинять тебе вред.

Я продолжаю спускаться с лестницы величавой поступью манекенщицы. Шаг. Пауза. Шаг. Сет произносит:
- Давай договоримся, что ни один из нас не умрет. Дежа-вю, думаю я.

Именно так Манус спрашивал, достигла ли я оргазма. Я имею в виду не слова, а интонацию.

Сквозь укрепленный хлопковой тканью ромб Сет выкрикивает:
- Я виноват перед тобой лишь в одном: в том, что спал с Эви!

Дежа- вю.

Хочешь покататься на яхте?
Эта фраза была произнесена точно таким же тоном.

Сет разжимает руку, нож падает вниз и буквально в полудюйме от его ноги, обутой в военный ботинок, входит острием в паркетный пол холла Эви.

Сет говорит:
- Может, Эви сказала, что это я отстрелил твою челюсть? Она лжет, клянусь.

На столике рядом с телефоном лежит блокнот для записей и карандаш. Сет говорит:
- В ту самую секунду, когда мне стало известно, что с тобой произошло, я понял:
в тебя стреляла Эви.

Удерживая винтовку одной рукой, я пишу другой в раскрытом блокноте:
сними колготки.

- Я хочу сказать, что ты не должна меня убивать, - произносит Сет, хватаясь за пояс колготок. - Я - всего лишь причина, из-за которой Эви в тебя выстрелила.

Я медленно приближаюсь к Сету, подцепляю пояс колготок дулом винтовки и сдергиваю их с его квадратно-челюстной головы.

Это тот самый Сет Томас, который в Ванкувере Британской Колумбии будет Альфой Ромео. А до Альфы Ромео - Нэшем Рэмблером, Бергдорфом Гудманом, Ниманом Маркусом, Саксом Пятая Авеню и Кристианом Диором.

Тот Сет Томас, который задолго до получения этого имени был Манусом Келли, моим женихом.

Я не говорила вам правды до настоящего момента, так как хочу, чтобы вы лучше поняли, что я испытываю. И что творится у меня в сердце.

Мой жених намеревался меня убить. И даже сознавая это, я продолжала любить Мануса. Я до сих пор люблю Сета.

Мне казалось в ту ночь, что в меня все-таки вонзили нож. Настолько больно было понимать, что, несмотря на все пережитые беды, я все еще чересчур ранима.

В ту самую ночь началась наша совместная кочевая жизнь, жизнь, которая однажды заставила Мануса Келли превратиться в Сета Томаса. А в промежутке между Манусом и Сетом, в Санта-Барбаре, в Сан-Франциско, в Лос-Анджелесе, в Рино, в Бойсе и в Солт-Лейк-Сити этот парень носил другие имена. За период, прошедший с той ночи по сегодняшний вечер, когда я лежу в кровати в Сиэтле и все еще люблю его, Манус был Лансом Копрелом и Чейзом Манхэттеном. А еще Дау Корнингом, Геральдом Трибьюном и Моррисом Коудом.

И все благодаря проекту "Свидетели перевоплощения Бренди Александр", как она сама его называет.

Столько разных имен, но все они принадлежали когда-то Манусу Келли, человеку, пытавшемуся меня убить.

Сколько разных личностей, но все они обладали сногсшибательной внешностью агента сыскной полиции Мануса Келли. У них у всех были обалденные голубые глаза.

"Ты не должна меня убивать" и "Хочешь покататься на яхте?" - обе эти фразы произнес один и тот же человек. Человек, у которого поменялась прическа, но волосы которого всегда сексуально густые и похожи на жесткую собачью шерсть.

Сет Томас - это Манус. Манус обманывал меня, изменяя мне с Эви, но я до сих пор так сильно его люблю, что готова добавить любое количество конъюгированных эстрогенов в его пищу. Я люблю его настолько безрассудно, что мечтаю его уничтожить.

Конечно, вы подумаете, что я должна быть более разумной. Ведь когда-то я была студенткой колледжа. И к настоящему моменту могла бы стать врачом.

Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.

Перенесемся в ту минуту, когда я чувствую себя безумно глупой, прижимая к уху огромную золотую телефонную трубку-саксофон. Имени Бренди Александр, неугодной многим королевы, не указано в телефонном справочнике. А мне известно лишь то, что она живет в центре города в многокомнатном номере "Конгресс Отеля" с тремя соседями:
Китти Литтер.
Софондой Питере.
И жизнерадостной Вивьен ВаВейн.

Известными также как сестры Рей, тремя трансвеститами, боготворящими роскошную королеву и готовыми убить друг друга за дополнительный кусочек пространства в платяном шкафу.

Все это рассказала мне Бренди.
Мне следует позвонить ей, но я набираю номер родителей, предварительно закрыв своего жениха-убийцу в нише для верхней одежды. В этой нише, кстати говоря, я увидела множество своих шмоток, тоже растянутых и превращенных в ничто. А ведь именно в одежду я вложила когда-то все деньги, которые заработала.

Я запираю Мануса на ключ и чувствую, что должна кому-нибудь позвонить.
Возвращаться в кровать мне ни в коем случае нельзя. Вот я и звоню. Мой звонок раздается в удаленном от меня на несколько пустынных районов и лесной массив доме. Отвечает папа.

Я говорю своим чревовещательным голосом, стараясь избегать согласных, для произнесения которых необходима челюсть:
- Герк орх корк, эрх гаирк. Хик. Эрг, кох герхох аиргих? Гиго!

Я понимаю, что телефон мне больше не помощник. Папа отвечает:
- Не вешайте, пожалуйста, трубочку. Я приглашу к телефону жену.

Я слышу, как папа удаляется от телефона и говорит маме:
- Лесли, скорее просыпайся! До нас добрались-таки ненавистники сексуальных меньшинств.

До меня доносится отдаленный голос мамы:
- Я не буду с ними разговаривать. Скажи им, что мы любили и берегли нашего сына- гомосексуалиста.

Сейчас ночь. Я разбудила обоих своих родителей. Я говорю:
- Лот. Орхог. Я говорю:
- Гехра их ка альк. Гехра их ка альк!
- Минуточку, - отвечает отец. Я слышу, как он кричит маме:
- Лесли, может, ты все же подойдешь к телефону? Трубка-саксофон невероятно тяжелая. Я наклоняюсь
и опираюсь локтями на стол.
За моей спиной из ниши с верхней одеждой вопит Сет:
- Прошу тебя, не звони в полицию, пока мы не поговорили с Эви!
Из телефонной трубки звучит женский голос:
- Алло?

Это моя мама.

- Наш мир настолько огромен, что всем нам хватает в нем места. Мы должны любить друг друга, - говорит она. - В сердце Господа хватает тепла для каждого из его детей. В том числе и для геев, лесбиянок, бисексуалов и трансвеститов. То, что некоторые люди получают удовольствие только от анального секса, вовсе не означает, что им чужда любовь.

Она делает паузу и продолжает:
- Я чувствую, что вы сильно страдаете. Быть может, я в состоянии вам помочь?

Сет орет:
- Я не собирался тебя убивать! Я пришел расквитаться с Эви за то, что она сделала с тобой!

В трубке слышится шум воды в унитазе и голос моего отца:
- Ты до сих пор разговариваешь с этими ненормальными?

Мама отвечает ему:
- Все это просто ужасно! Мне показалось, один из них только что пригрозился нас убить!

Сет пронзительно кричит:
- Я уверен, что в тебя стреляла именно Эви!

Из трубки раздается голос папы. Он гремит так громко, что я вынуждена отдалить трубку от уха.
- Это вы, вы должны быть мертвыми, а не наш Шейн! Наверняка вы и убили его, проклятые изверги!

Сет горланит:
- Нас с Эви связывал лишь секс!

Мне можно просто удалиться из комнаты, предварительно подав Сету телефон. Сет продолжает надрываться:
- Умоляю, только не думай, что я хотел всадить нож в тебя, спящую!

Мой отец ревет в телефонную трубку:
- Только попробуй это сделать, ублюдок! Имей в виду, у меня есть пистолет! Я немедленно его заряжу и буду круглые сутки держать при себе!

Он кричит:
- Отныне мы больше никому не позволим мучить нас! Мы даже горды тем, что являемся родителями мертвого гомосексуалиста!

Сет орет:
- Пожалуйста, никому не звони! Я говорю:
- Ахк! Оага!

Папа бросает трубку.

Теперь мне некого звать на помощь. Помочь себе могу только я сама. Рассчитывать на лучшую подругу или жениха или врачей и монашек - все это теперь не для меня. Остается полиция, но к ней я, возможно, обращусь позднее.

Еще не время втискивать все это безумие в строгие рамки закона. Еще не время начинать привыкать к своей новой безликой и мерзкой жизни, которую жизнью и не назовешь.

В моей голове полный кавардак. Окружает меня та же неразбериха. И я не знаю, что делать.

Но вот ко мне приходит странное спокойствие. Я ощущаю, что хочу продлить свою драму. У меня такое впечатление, что я способна на что угодно. И что все только начинается.

Моя винтовка заряжена.
И у меня есть первый заложник.

Глава четырнадцатая

Перенесемся в тот день, когда я навещаю родителей в последний раз перед несчастным случаем. Я еду к ним накануне своего дня рождения.

Шейн по- прежнему мертв, и я не ожидаю подарков. Я практически не надеюсь, что для меня приготовят праздничный торт. В этот последний раз я еду домой только с одной целью -повидаться с предками.

У меня еще есть рот, поэтому перспектива задувать свечи меня не пугает.

Родительский дом, коричневый диван и стулья с откидными спинками в гостиной - все выглядит как обычно. Изменился лишь вид окон. На них задернуты шторы, хотя только начало темнеть.

Мое внимание привлекли и три другие странные вещи. Во-первых, на воротах я увидела вывеску "Злая собака" и предупреждение о том, что дом защищен сигнализационной системой. Во-вторых, мамина машина, которая обычно стоит во дворе, сегодня в гараже. В-третьих, парадная дверь заперта на засов, которого раньше не было.

Когда я ступаю на порог, мама жестом велит мне поторопиться.
- Держись подальше от окон, Малёк. По сравнению с прошлым годом в этом году количество наших недоброжелателей возросло на шестьдесят семь процентов.
Она говорит:
- После наступления темноты следи за тем, чтобы твоя тень не падала на занавески. Тогда обнаружить твое местоположение с улицы будет невозможно.

Ужин мама готовит при свете фонарика. Когда я открываю духовку или холодильник, она, охваченная паникой, подскакивает ко мне и тут же захлопывает передо мной их дверцы.

- Внутри холодильника и духовки яркий свет. Открывая их, ты помогаешь преступникам определить, где мы находимся, - говорит она. - На протяжении последних пяти лет жестокость ненавистников геев не знает пределов.

С работы возвращается папа. Машину он оставляет где-то на удалении от дома. До нас доносится звук его шагов и лязганье ключей.

Мама замирает от ужаса и вцепляется мне в плечи, не позволяя выйти в прихожую. Раздается стук в парадную - три отрывистых и быстрых удара и два медленных.
Мама вздыхает с облегчением.
- Это он, - говорит она. - Но прежде чем открывать дверь, все равно посмотри в глазок.

Папа входит в дом, с опаской оглядываясь через плечо на темную улицу. По дороге проезжает машина.

- "Ромео танго фокстрот" шестьсот семьдесят четыре, - бормочет он. - Быстро запишите это.

Мама берет в руки ручку, склоняется над блокнотом для записей у телефона и пишет.

- А какая марка? Модель? - спрашивает она, записав то, что сказал папа.

- "Меркурий", голубого цвета, - отвечает он. - "Соболь".

Мама восклицает:

- Все это может пригодиться!

Я говорю, что они уделяют чересчур много внимания несущественным вещам. Папа качает головой:
- Не пытайся убедить нас в том, что наше положение не столь серьезное.

Перенесемся в ту минуту, когда я начинаю жалеть, что приехала домой. Перенесемся в то мгновение, когда мне хочется, чтобы Шейн был жив. Если бы он только мог видеть, что происходит с нашими родителями!

Папа проходит в гостиную и первым делом выкручивает из люстры лампочку, которую я вкрутила. Шторы на венецианском окне задвинуты и в центре прикреплены друг к другу булавкой. Предки точно помнят, где располагается мебель. А мне приходится спотыкаться обо что-нибудь буквально на каждом шагу. Я натыкаюсь то на стол, то на стул. Роняю на пол вазочку с конфетами. Она разбивается. Мама взвизгивает и убегает на кухню.

Папа поднимается на ноги. Он сидел за диваном.
- У мамы нервы на пределе. Не сегодня-завтра на нас нападут эти подонки,

Мама кричит из кухни:
- Что это было? Кто-то бросил в окно камень? Или бутылку с зажигательной смесью?

Папа громко и с некоторым раздражением отвечает:
- Не паникуй, Лесли! Еще одна ложная тревога, и мы раньше времени навлечем на себя беду.

В кромешной темноте я собираю осколки вазы. Об один из них раню пальцы. И прошу папу дать мне бинт. Я стою на месте, подняв порезанную руку. И жду. Папа возникает из мрака, останавливается прямо передо мной и протягивает одеколон и бинт.

- Мы все задействованы в этой войне, - мрачно произносит он. - Все, кто является членом "ПиФлэга".
"ПиФлэг". Организация "Родители и друзья лесбиянок и геев".
Я знаю. Я знаю. Я знаю. Спасибо тебе, Шейн! Я говорю:

- Вам не следовало вступать в этот "ПиФлэг". Ваш сын-гей мертв, поэтому его уже можно не принимать в расчет. - Я сознаю, что мои слова звучат жестоко и причиняют отцу боль. Но я истекаю кровью. - Прости.

От одеколона порезы жжет. Теперь они туго перебинтованы. Я стою в непроглядной тьме. Папа говорит:
- Уилсоны вывесили знак "ПиФлэга" в своем дворе. А через два дня кто-то проехал на машине прямо по их газону и испортил его.

Слава богу, мои предки еще не вывесили нигде никаких знаков, думаю я.

- Мы тоже вывешивали символы "ПиФлэга" у дома, но, узнав о несчастье Уилсонов, сразу сняли их, - сообщает папа. - На стекле маминой машины приклеен стикер "ПиФлэга", поэтому теперь мы ставим ее в гараж. - Он вздыхает. - Гордиться сыном-гомосексуалистом означает постоянно пребывать в опасности.

Откуда- то из темноты раздается мамин голос:
- Ты забыл рассказать про Бредфордов. Им на крыльцо бросили горящую сумку с собачьими испражнениями. Если бы бедняги не обнаружили ее вовремя, то сгорели бы в кроватях вместе с домом. Это произошло лишь только потому, что во внутреннем дворе они вывесили разноцветный флюгер со знаком "ПиФлэга". Представляешь, Малёк, даже не в переднем, а во внутреннем дворе!

- Ненависть, - произносит папа. - Она окружает нас со всех сторон, Малёк. Ты понимаешь, что это означает?

Мама говорит:
- Пора ужинать, стойкие воины.

Она приготовила одно из блюд из поваренной книги "ПиФлэга". В общем-то пахнет оно неплохо, но как выглядит, лишь Богу известно.

Мы ужинаем в темноте. Дважды я ударяю рукой по стакану с водой, потому что не вижу его. Я сыплю соль себе на колени. Каждый раз, когда я начинаю что-нибудь говорить, предки на меня шикают.

Мама то и дело шепчет:
- Вы слышали? По-моему, на улице кто-то есть.

Я шепотом спрашиваю, помнят ли родители, какой завтра день. Не потому, что хочу заполучить торт со свечами и подарок, мне просто интересно, не забыли ли они о моем дне рождения. Я жду ответа в странном напряжении.

- Что завтра за день? Конечно, мы помним, - произносит папа. - Именно поэтому так сильно нервничаем.

К разговору подключается мама:
- Мы собирались побеседовать с тобой о завтрашнем дне, - говорит она. - Для нас не секрет, что ты до сих пор очень страдаешь из-за брата, поэтому тебе наверняка захочется принять участие в нашей демонстрации.

Перенесемся в тот момент, когда на горизонте передо мной замаячило новое жестокое разочарование.

Перенесемся на несколько лет назад, в тот день, когда я присутствовала при свершении великого возмездия.

Наш папа орал:
- Мы не знаем, что за заразу ты приносишь в этот дом, мистер, но были бы счастливы, если бы сегодня ночью ты спал где-нибудь в другом месте!

Они называли это любовью.

Сидя за этим же самым столом, мама сказала тогда Шейну:
- Сегодня звонили из офиса доктора Питерсона. - Она повернулась ко мне. - Было бы лучше, юная мисс, если бы ты удалилась в свою комнату и что-нибудь почитала.

Я могла бы удалиться хоть на луну, но и оттуда слышала бы их крики.

Шейн и родители сидели в гостиной, а я стояла в своей комнате у самой двери. Моя одежда, большая часть одежды, в которой я ходила в школу, висела во дворе на бельевой веревке.

Я слышала, как папа прокричал:
- Нам известно, мистер, что у тебя вовсе не стрептококковое воспаление горла. Мы хотим знать, где ты ошиваешься и чем занимаешься.

- Если бы речь шла о наркотиках, мы смогли бы справиться с твоими проблемами, - заявила мама.

Шейн сидел молча. На его лице краснели уродливые шрамы.

- Если бы твоя беда заключалась в том, что от тебя забеременела девочка- подросток, мы тоже нашли бы выход из положения, - продолжила мама.

Шейн ничего не ответил.

- Доктор Питерсон сообщил, что существует практически один способ заполучения того заболевания, которым страдаешь ты, - выпалила мама. - Но я ответила: нет! Такого не может быть! Наш Шейн на подобное не способен!

Папа сказал:
- Мы позвонили твоему тренеру, мистеру Ладлоу. По его словам, ты махнул на баскетбол рукой два месяца назад.

- Завтра тебе следует пойти в окружной департамент здравоохранения, - сказала мама.
- Сегодня! - прогремел отец. - Я не желаю терпеть его в своем доме!

Эти слова принадлежали нашему отцу.

И вот те же самые люди разыгрывают из себя добропорядочных, сердечных, добрых и любящих, те же самые люди посвящают всю свою жизнь рискованной и самоотверженной борьбе за права мертвого сына. Это те же самые люди, крики которых я слышала через дверь в своей комнате.

- Мы не знаем, что за заразу ты приносишь в этот дом, мистер, но были бы счастливы, если бы сегодня ночью ты спал где-нибудь в другом месте!

Я помню, что хотела сходить за одеждой, погладить ее и разложить по местам.

Покажи мне смысл самообладания.
Вспышка.

Я помню, что услышала, как открылась и закрылась парадная дверь. Вполне тихо, без ненужного шума. В моей комнате горел свет, поэтому, выглянув в окно, я увидела в стекле лишь собственное отражение. Я выключила лампу и вновь подошла к окну. Прямо перед ним на улице стоял Шейн. Он смотрел на меня. Его изувеченное, обезображенное взрывом лицо напоминало физиономию монстра из фильма ужасов.

Покажи мне страх.
Вспышка.

Никогда раньше я не видела своего брата курящим, но в тот момент он достал сигарету, взял ее в рот, поджег и постучал в окно.
И попросил:
- Эй, открой мне дверь. Покажи мне отказ.
Он сказал:
- Эй, здесь холодно. Покажи мне игнорирование.

Я включила лампу, и в окне опять появилось лишь мое отражение. Я задернула шторы. Шейна я никогда больше не видела.

А сегодня, когда в родительском доме не горит свет, когда окна занавешены, а парадная дверь заперта на засов, я сижу с ними на кухне и спрашиваю:
- О какой демонстрации вы ведете речь? Мама отвечает:
- О демонстрации "Гордость геев". Папа говорит:
- Мы идем с группой представителей "ПиФлэга". Они хотят, чтобы я тоже завтра маршировала. Они хотят, чтобы я сидела вместе с ними в темноте и прикидывалась, будто уверена, что нам необходимо прятаться от внешнего мира. От ненавистного незнакомца, который замыслил напасть на нас посреди ночи. От неизвестного фатального сексуального недуга. Они хотят верить, что страшатся некоего фанатичного неприятеля гомосексуалистов. Им не кажется, что их совесть нечиста. В них живет убеждение, что я должна чувствовать себя так, словно обязана искупить перед ними свою вину.

Но ведь я не выбрасывала в мусорное ведро баллончик с лаком для волос. Я виновата лишь в том, что включила тогда в своей комнате свет.

Через некоторое время после этого где-то вдали послышались сирены пожарных машин. Я повернула голову и увидела оранжевые отсветы на занавесках. Я встала с кровати и подошла к окну. Мои одежды на бельевой веревке на улице были объяты пламенем. Мои чистые, высохшие, пропахнувшие свежим воздухом одежды. Платья, и джемперы, и брюки, и блузки - все, что я любила, пылало и разваливалось на куски. Через несколько секунд ничего не стало.

Вспышка.

Перенесемся на несколько лет вперед. Я повзрослела и уезжаю из родительского дома.

Покажи мне новое начало.

Перенесемся в ту ночь, когда кто-то звонит с телефона-автомата и спрашивает, являются ли мои предки родителями Шейна Макфарленда. Предки отвечают, возможно. Тогда им сообщают, что Шейн мертв.

Какой- то другой голос говорит звонящему: расскажи им и все остальное.

Третий голос произносит: передай им, что мисс Шейн их не переваривала, что ее последними словами были слова: пусть знают, что история еще не закончена.

Кто- то разражается смехом.

Перенесемся к нам, сидящим в темноте на кухне, поглощающим блюдо из поваренной книги "ПиФлэга".

Папа говорит:
- Ну так что, детка, ты хочешь принять участие в завтрашней демонстрации?
Мама добавляет:
- Это чрезвычайно важно для защиты прав гомосексуалистов.

Покажи мне мужество.
Вспышка.
Покажи мне терпимость.
Вспышка.
Покажи мне мудрость.
Вспышка.

Перенесемся к действительности.

Я отвечаю:
- Нет.

Глава пятнадцатая

Перенесемся в огромный тихий дом Эви.

Час ночи. Манус прекращает вопить, и я могу спокойно обмозговать ситуацию.

Эви в Канкуне. Наверное, ждет, что ей позвонит полиция и сообщит о подозрении монстра без челюсти, оставшегося караулить ее дом, в убийстве Мануса Келли, ее тайного любовника, ворвавшегося в этот дом посреди ночи с шестнадцатидюймовым ножом.

Наверняка Эви сейчас не спит. Сидит в номере какого-нибудь мексиканского отеля и пытается вспомнить, какова разница во времени между Канкуном, куда она уехала на съемки, и забытым Богом местом, где стоит ее дом. В котором осталась я и, возможно, уже лежу мертвая.

Скажу прямо: смышленой Эви не назовешь. В сезон максимального товарооборота никому и в голову не придет проводить в Канкуне съемки. Особенно приглашать на них ширококостных девушек-ковбоев, подобных Эви Коттрелл.

Если бы я умерла, для Эви открылся бы ряд заманчивых возможностей.

Я - невидимый никто, сидящий на белом диване, обитом тканью парчового типа напротив другого такого же дивана. Передо мной кофейный столик, похожий на глыбу малахита.

Эви спала с моим женихом, поэтому теперь я готова сделать с ней что угодно.

После просмотра фильма, в котором один из героев неожиданно становится невидимым - в результате ядерного излучения или какого-нибудь научного эксперимента, - непременно задаешься вопросом: а что сделал бы я, если бы превратился в невидимку?...

Я, например, любила представлять, что со мной случается нечто подобное. Невидимая, я тут же отправилась бы в мужскую раздевалку в "Голдз джим" или лучше в раздевалку "Окленд Рейдерз". Окинула бы этих красавцев оценивающим взглядом. А еще сходила бы в "У Тиффани", выбрала бы себе пару бриллиантовых диадем или что-нибудь в этом роде.

Манус не смог зарезать меня сегодня. Потерял дар речи, когда я появилась на лестнице. Подумал, что я - это Эви, что она всадила в меня пулю, когда я спала в ее кровати.

Если бы папа пришел на мои похороны, то обязательно стал бы всем рассказывать, что я мечтала вернуться в колледж и получить-таки диплом персонального тренера по фитнесу. А потом непременно пошла бы учиться на врача.

О, папа, папа, папа, папа, папочка!

Я так и не смогла сдать биологию. Потому что ничего не знала об эмбриональном периоде развития свиньи.

А теперь я труп.

Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.

Эви стояла бы рядом с моей мамой. Рядом с моим гробом. Эви притворно пошатнулась бы и вцепилась бы в Мануса, якобы чтобы не упасть.

Из одежды Эви, несомненно, выбрала бы для меня и дала представителю похоронного бюро что-нибудь нелепое.

Итак, мои похороны. Свободной рукой Эви обнимает мою маму. А Манус не уходит с погребальной церемонии сразу же просто потому, что не желает показаться невежливым. Я лежу в гробу, обитом синим вельветом, как будто в синем нутре машины "линкольн-таун".

Благодаря Эви на мне желтое кимоно из шелка с огромными разрезами по бокам и вышитыми красными драконами в районе груди и бедер - вечерний наряд китайской наложницы.
На моих ногах черные ажурные чулки.
И красные туфли на высоких каблуках.
А челюстной кости у меня нет.

Эви, естественно, говорит моей маме:
- Ей нравился этот наряд. Желтое кимоно было ее любимым.
Чуткая Эви бормочет:
- Представляю, как вам тяжело. Потерять обоих детей...

Я с удовольствием прикончила бы эту Эви.
Я заплатила бы змеям, чтобы те ее ужалили.

На мои похороны Эви надела бы черный костюм для коктейля от Рея Кавакубо: шелковую юбку с асимметричным краем и топ без бретелей. А плечи и руки покрыла бы прозрачным черным шифоном.

У Эви с собой драгоценности - крупные изумруды, подчеркивающие зелень ее глаз. А также смена аксессуаров. Так что по окончании этого мероприятия она может спокойно отправляться на танцы.

Я ненавижу Эви.

Мой удел - гнить обескровленной в этом отвратительном трансвеститском наряде, в платье токийской розы Сюзи Вонг. Оно мне велико, поэтому работникам похоронного бюро пришлось заколоть его на спине в нескольких местах булавками.

Мертвая, я выгляжу как дерьмо.
Я выгляжу как мертвое дерьмо.

Мне хочется зарезать Эви прямо сейчас, по телефону.

Мы поставили бы урну с ее прахом где-нибудь в техасском фамильном склепе. Я сказала бы миссис Коттрелл, что Эви действительно всю жизнь мечтала быть кремированной.

Что касается меня, я надела бы на похороны Эви то черное кожаное коротенькое платье от Джанни Версаче, плотно облегающее фигуру. И длиннющие шелковые перчатки.

Я сидела бы на заднем сиденье огромного черного траурного "кадиллака" рядом с Манусом. На моей голове красовалась бы та шляпа с черной вуалью от Кристиана Лакруа, напоминающая автомобильное колесо. Позднее я могла бы ее снять и преспокойно идти на предварительный осмотр выставленных на аукцион роскошных вещей, или на распродажу жилья, или в какой-нибудь ресторан.

А Эви была бы дерьмом. Вернее, пеплом.

Сидя одна в гостиной Эви, я беру со столика, похожего на глыбу малахита, хрустальный портсигар и швыряю его в камин из красного кирпича.

Раздается звук бьющегося стекла. Сигареты, спички и осколки разлетаются в разные стороны.

Потерянная девушка, представительница буржуазного класса, я вдруг жалею о своем поступке, встаю с дивана, подхожу к камину, опускаюсь на колени и начинаю собирать осколки и сигареты.

Эви... Ее портсигар... Почему-то мне в голову лезут мысли о представителях последнего поколения.
И

Я чувствую боль в пальце. В него вонзился один из осколков - настолько тонкий и прозрачный, что я его не вижу.
Я поворачиваю руку и замечаю ослепительный блеск.
Только когда из ранки начинает струиться кровь, я разглядываю в своем пальце осколок. И вытаскиваю его. С одной стороны он ярко-красный.
Моя кровь капает на коробок из-под спичек.

О, миссис Коттрелл, Эви действительно хотела, чтобы ее кремировали.

Я беру коробок, поднимаюсь с пола, из месива осколков, сигарет и спичек, и обегаю дом, выключая перепачканной кровью рукой все лампы и светильники. Когда я проношусь мимо ниши для верхней одежды в прихожей, Манус кричит:
- Прошу тебя!

Но я занята обдумыванием неожиданно осенившей меня мысли.

Я выключаю свет во всех комнатах на первом этаже. Манус зовет меня. Ему нужно в туалет. Он кричит:
- Пожалуйста!

В огромном плантаторском доме Эви с мощными фасадными колоннами властвует тьма. Я ощупью пробираюсь в столовую, иду наугад вперед от двери и упираюсь в стол. У меня под ногами восточный ковер. На столе - кружевная скатерть.

Я чиркаю спичкой о стенку коробка.
Я зажигаю одну из свечей в большом серебряном канделябре.
Я чувствую себя героиней средневекового романа.
Я зажигаю остальные четыре свечи и беру канделябр в руки.
Он очень тяжелый.

На мне все тот же шелковый пеньюар со страусовыми перьями. Я, призрак умершей красивой девушки, с серебряной штуковиной со свечами иду по длинной винтовой лестнице мимо картин, написанных маслом, на второй этаж дома Эви.

Войдя в спальню Эви, красивая девушка-привидение в шелковом пеньюаре, освещенном сиянием свечей, открывает шкафы, наполненные ее же одеждами, безбожно растянутыми и приведенными в негодность этим гигантским средоточием зла - Эви Коттрелл.

Мои бедные измученные платья и свитера, и платья и слаксы, и платья и джинсы, и костюмы и туфли, и платья - почти все они изуродованы и изменены до неузнаваемости. Они умоляют меня прекратить их страдания.

Фотограф в моей голове кричит:
Покажи мне гнев.
Вспышка.
Покажи мне месть.
Вспышка.
Покажи мне полностью оправданное возмездие.
Вспышка.

Безжизненный призрак, безнадежное, абсолютное ничто - иначе меня теперь не назовешь, - я подношу канделябр к своим искалеченным одеждам. И...
Вспышка.

Передо мной разгорается настоящий ад. Ад в излюбленном гротескном стиле Эви.
Все полыхает.

Потрясающе! Я хватаю с кровати одеяло - пуховое, выполненное под старину, подношу его к огню, и оно мгновенно занимается.
Занавески, зеленые бархатные портьеры мисс Эви, вскоре воспламеняются и они.
Абажур лампы тоже горит.

Черт! Огонь подбирается и ко мне. Вот уже тлеют страусовые перья на моем пеньюаре. Я поспешно хлопаю по ним первой уцелевшей тряпкой, которая попадается мне под руку, и выхожу из спальни Эви, превратившейся в чудесную преисподнюю, в коридор второго этажа.

На этом этаже десять других спален, к каждой из них примыкает ванная. Я вхожу во все ванные. Как здорово горят полотенца. Как великолепен ад в ванной комнате! Вот "Шанель № 5". Духи вспыхивают.

Пылают картины, написанные маслом, с изображенными на них скаковыми лошадьми и мертвыми фазанами. И восточные ковры. Безвкусные композиции из сушеных цветов на столах в считанные секунды превращаются в миниатюрные геенны.

Красота!

Кукла Эви по имени Катти Кэти тает на глазах. Потом воспламеняется коллекция чучел животных Эви, купленных ею во время карнавалов. Их зовут Кути, Пучи, Пам- Пам, мистер Баните, Чучи, Пу-Пу и Ринджер - все они подвергаются массовому сожжению.

Здорово! Незабываемо!

Я вбегаю в одну из ванных и хватаю нечто, еще не объятое огнем.
Бутылочку валиума.
Я спускаюсь вниз по винтовой лестнице.

Ворвавшись в дом с намерением убить меня, Манус оставил открытой парадную дверь. Поэтому сейчас огненный ад, оставшийся позади меня на втором этаже, притягивает к себе холодный поток уличного воздуха. Этот поток плывет вверх, обтекая меня со всех сторон, задувая мои свечи. Теперь свет излучает только зажженное мной пекло. Оно дышит мне в спину и улыбается.

У меня такое чувство, что я только что получила огромную награду за какое-то грандиозное достижение.
Что я стала "Мисс Америкой".

Я спускаюсь вниз.

Ко мне приковано всеобщее внимание, и это безумно меня радует.

Манус хныкает за дверью ниши для верхней одежды. Он чувствует запах дыма.
- Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не дай мне умереть...
Можно подумать, меня еще волнует его судьба.
Манус хотел, чтобы его кремировали.

Я пишу в блокноте на столике с телефоном:
через минуту я открою дверь, но винтовка все еще у меня в руках.
а сейчас я дам тебе валиум, просуну под дверь, съешь его. если не сделаешь этого, я тебя убью.

Я вталкиваю записку в щель под дверью ниши.

Я посвящаю Мануса в свои планы. Мы выйдем из дома и направимся к его машине. Теперь мой бывший жених должен выполнять все, что бы я ему ни приказала. Если он ослушается, я расскажу полиции, что этот тип ворвался в дом, в котором я спала, поджег его и похитил меня при помощи винтовки. Я сообщу и о грязном любовном романчике, завязавшемся между ним и Эви.
Любовном!

Когда я применяю это слово, описывая связь этих двоих, мне кажется, что у меня во рту ушная сера - до того делается гадостно.

Я ударяю прикладом винтовки по другой двери ниши. Раздается звук выстрела. Какой-нибудь дюйм - и я распрощалась бы с жизнью. В таком случае выпустить Мануса из ниши было бы некому. Его сожрало бы пламя.

Манус надсадно кричит:
- Да! Я готов выполнить все, что бы ты мне ни приказала. Только, пожалуйста, не оставляй меня на растерзание огню и не стреляй в меня! Открой дверь!

Я высыпаю на пол несколько таблеток валиума и ногой просовываю их в отверстие под дверью ниши. Потом открываю ее, держа перед собой винтовку, и отступаю назад.

Воздух все гуще наполняется сизым дымом. Манус, пошатываясь, вываливается из ниши. Его божественные голубые глаза выпучены, руки вскинуты вверх.

Я приставляю ствол винтовки к его спине и подталкиваю его к выходу. Мы идем к машине.
Даже касаясь Мануса чертовой винтовкой, я чувствую, насколько он сексуален.

Я не знаю, что делать дальше. Все, что мне известно, так это то, что в настоящий момент я не нуждаюсь ни в чем определенном. Чем бы ни закончилась эта история, мне уже никогда не вернуться к нормальной жизни.

Я запираю Мануса в багажнике "фиата спайдера". Неплохая машина. Красного цвета с откидным верхом.
Я ударяю прикладом винтовки по крышке багажника.

Груз - моя любовь - не издает ни звука. Я отмечаю, что он наверняка мечтает помочиться.

И, забросив винтовку на пассажирское сиденье, возвращаюсь в плантаторский ад Эви. В холл, который теперь не холл, а настоящая дымовая труба, ветровой туннель, по которому на второй этаж, к свету и жару, устремляется мощный поток прохладного воздуха, проходящего сквозь парадную дверь.

В холле все еще стоит столик с телефоном - золотым саксофоном. Дымом заполнен каждый угол, и сирена дымового детектора гудит так громко, что закладывает уши.

Бедная Эви! Она лежит в Канкуне, не смыкая глаз, и ждет новостей.

Я набираю номер, который она оставила. Сами догадываетесь, что Эви хватает трубку после первого же гудка.
И говорит:
- Алло?

Ей отвечает вой сирены дымового детектора и треск пламени. А еще звон люстры, раскачиваемой ветром. Больше она не слышит ничего.
Поэтому спрашивает:
- Манус, это ты?

Где- то с грохотом обваливается потолок, наверное, в столовой. Из нее в холл вылетает фейерверк -искры и горящие угли.
Эви говорит:
- Манус, перестань играть в свои дурацкие игры. Если это ты, нам не о чем с тобой разговаривать. Я ведь уже сказала, что больше не желаю тебя видеть.

В этот момент что-то бабахает прямо рядом со мной.

Это падают с потолка полтонны сверкающего, переливающегося, обработанного вручную австрийского хрусталя.

Если бы я стояла на пару дюймов ближе к центру, меня бы уже не было в живых.

Ха- ха! Ну разве это не смешно? Меня и так нет в живых.

- Послушай, Манус, - говорит Эви. - Я ведь запретила тебе мне звонить. Наберешь мой номер еще раз, и я расскажу полиции, как ты отправил мою лучшую подругу в больницу, изуродовав ей лицо. Ты меня понял?

Эви говорит:
- Ты зашел слишком далеко.

Кому мне верить - Манусу или Эви, - я не знаю. Главное, о чем мне следует позаботиться в данную минуту, так это о страусовых перьях, которые опять начали тлеть.

Глава шестнадцатая

Перенесемся на съемки на свалке - кладбище старых замызганных изувеченных автомобилей. Мы с Эви должны взбираться на эти развалюхи в узких плетеных купальных костюмах от Германа Мэнсинга.

Эви заводит разговор:
- А твой изуродованный брат, он...

Фотограф и художественный руководитель, которые работают с нами сегодня, отнюдь не мои любимые. Поэтому я отвечаю Эви:
- Что ты хочешь о нем знать? Я выпячиваю задницу. Фотограф кричит:
- Эви! Где твоя попка?

Чем уродливее наряды, которые мы демонстрируем, тем безобразнее места, где нас в них снимают. Единственный способ показать эти шмотки в выгодном свете. Мы вынуждены лазить по свалкам. Скотобойням. Цехам обработки сточных вод. Это тактика уродливых подружек невесты, при которой выглядишь неплохо только в сравнении с остальными. Однажды, когда нас снимали для "Индастри Джинс Веа", мне на протяжении всех съемок казалось, что нас вот-вот заставят целоваться с покойниками.

Корпуса этих древних, никому не нужных машин испещрены дырами с неровными проржавевшими краями. А я почти голая и силюсь вспомнить, когда в последний раз мне делали прививку от столбняка.

Фотограф опускает камеру.
- Девочки, втяните животы! Снимать вас в таком виде - только пленку переводить!

Быть всегда красивой требует все больше и больше жертв.

От одного пореза бритвой хочется плакать. Приходится удалять волосы с области бикини горячим воском.

После процедуры наполнения губ коллагеном Эви заявила, что ей уже не страшны муки ада.

Что касается ада, я говорю Эви:
- В аду мы снимаемся завтра.

Итак, вернемся к нашему художественному руководителю. Он кричит:
- Эви, попробуешь забраться повыше на этой куче, скажем, на парочку машин?

Эви на высоких каблуках, тем не менее лезет наверх. В тех местах, где можно упасть, поблескивает защитное стекло.

Эви широко улыбается, как если бы постоянно говорила "сыр", и спрашивает у меня:
- Каким именно образом твой брат превратился в урода?

Улыбаться по-настоящему человек в состоянии непрерывно лишь на протяжении нескольких минут. Потом он уже не улыбается, а скалит зубы.

Художественный руководитель взбирается наверх и корректирует на моих ягодицах чуть стершийся загар.

- Кто-то выбросил аэрозольный баллончик с лаком для волос в ведро, в котором мы сжигаем мусор, - отвечаю я. - Мусор поджег Шейн. Баллончик взорвался.

Эви спрашивает:
- Кто-то? Я отвечаю:
- Мне показалось, это сделала мама. Она так безумно заорала и стала тут же пытаться остановить его кровотечение.

Фотограф кричит:
- Девочки, попробуйте подняться на носочки! Эви спрашивает:
- Это был здоровый баллон лака "ХэаШелл" в тридцать две унции? Наверняка твой брат лишился половины лица!

Мы обе поднимаемся на носочки. Я говорю:
- Все было не так страшно, как можно себе представить.

- Секундочку! - кричит художественный руководитель. - Мне нужно, чтобы вы расставили ноги пошире.
Он командует:
- Еще чуть шире.

Нам подают какие-то хромированные инструменты. Мой весит не менее пятнадцати фунтов.
- Это плотницкий молоток с круглым бойком, - говорит мне Эви. - И ты держишь его неправильно.

- Дорогая, - кричит фотограф, обращаясь к Эви, - не могла бы ты поднять цепную пилу чуть выше, ко рту?

Металлические останки машин разогреты солнцем. Давя на соседей своим весом, они медленно добивают друг друга.

Сюда попадают автомобили со сплюснутыми мордами, измятыми боками, изуродованными задами и впечатанными в приборную доску пассажирскими сиденьями. Многие из них искорежены и разорваны от взрыва бензобака. Они - свидетели смертей и ранений, в их памяти, быть может, до сих пор звучат сирены "скорых".

- Какая роскошь нас окружает, - говорит Эви. - Всю жизнь мечтала иметь подобную работу.

Художественный руководитель желает, чтобы мы водрузили на обломки лежащей наверху машины свои бюсты.

- Мы постоянно растем, - замечает Эви. - А ведь раньше я думала, что быть женщиной... это не настолько досадно.

Все, о чем мечтала всю жизнь я, - так это быть в семье единственным ребенком.

Фотограф восклицает:
- Отлично!

Глава семнадцатая

Сестры Рей - это троe мужчин с тощими белыми лицами, которые днями напролет просиживают в своем номере в "Конгресс отеле" в нейлоновых комбинациях и туфлях на высоких каблуках, покуривая сигареты. С их плеч то и дело спадает то левая, то правая бретелька. Они - это Китти Литтер, Софонда Питере и жизнерадостная Вивьен ВаВейн.

Их лица намазаны белыми, как яичный белок, увлажняющими кремами. Им нравится музыка "ча-ча-ча", под которую танцуют, делая быстрые и медленные шаги. Такую теперь нигде не услышишь, разве что в лифте в некоторых учреждениях.

Волосы сестер Рей, их волосы короткие и сплошь усеяны плоскими заколками. Возможно, в холодное время года они напяливают поверх заколок какие-нибудь шапки-парики. Но чаще им неизвестно, лето на дворе или осень. Шторы на их окнах никогда не раздвигаются, а в устройство для автоматического переворачивания пластинок на проигрывателе всегда вставлено с дюжину виниловых дисков с записью музыки "ча-ча-ча".

У них светлая мебель и стереофонический проигрыватель "Эр-Си-Эй Филко" на четырех ножках. Иглой этого древнего проигрывателя можно, наверное, вспахать поле. Металлический тонарм весит около двух фунтов.

Позвольте представить их:
Китти Литтер.
Софонда Питере.
И жизнерадостная Вивьен ВаВейн.
На сцене известные также как сестры Рей.

Это ее семья, Бренди Александр сама рассказала мне об этом в кабинете логопеда. Не при первой нашей встрече, нет. Не в тот день, когда я плакала и посвящала ее в свою печальную историю о потере лица. И не тогда, когда она пришла в больницу с плетеной корзинкой для шитья, полной способов скрыть от людей то, что я монстр.

Это случилось в другой день, один из множества дней, когда мы беседовали с ней в кабинете логопеда.

- Обычно, - рассказывает Бренди, - Китти Литтер отбеливает на лице ненужные волосы или выщипывает их. Занимаясь этой неприглядной процедурой, она по нескольку часов просиживает в ванной. Все злятся на нее, но ей ни до кого нет дела. Смотреть на себя в зеркало - ее страсть.

Эти Рей, именно они сделали Бренди тем, чем она является. Ее несравненное величество перед ними в неоплатном долгу.

Бренди запирала дверь в кабинете логопеда на замок. Если бы кто-то постучал снаружи, мы завопили бы так, как вопят, достигая оргазма. Мы стонали бы и кричали и шлепали бы ногами по полу. Я бы стала хлопать рукой об руку, имитируя специфические звуки, которые известны каждому. Кто бы ни постучал в дверь, тут же умотал бы.

А мы спокойно возобновили бы беседу и продолжили бы накладывать на глаза косметику.

- Софонда, - рассказывала Бренди, - Софонда Питере - наш мозг. Да-да, она такая. Мисс Питере своими пальцами с фарфоровыми ногтями целыми днями крутит диск телефонного аппарата. Звонит агентам или дилерам и все что-нибудь продает, продает, продает.

Кто- то постучал в дверь, и я издала кошачий вопль и ударила себя по бедру.

Без сестер Рей, продолжила рассказывать Бренди, без них ей было бы не выжить.

Когда они нашли ее королевское величество, она занималась синхронным озвучиванием любительских видеошоу.

Ее волосы, ее фигура, ее несравненная походка "от бедра Бренди Александр" - все это создали сестры Рей.

Перенесемся в тот момент, когда навстречу мне, мчащейся по автостраде в сторону города, попадаются две пожарные машины. Я стремительно удаляюсь от объятого огнем дома Эви. В зеркале заднего вида "фиата спайдера" он уже выглядит обычным костром. Я в персиково-розовом пеньюаре Эви. Страусовые перья, обдуваемые мощным потоком ветра, неистово хлещут по мне. Подол пеньюара прихлопнут машинной дверцей, но мне на это наплевать.

Я пропитана запахом дыма. Дуло винтовки на пассажирском сиденье смотрит в пол.
Груз - моя любовь - в багажнике не произносит ни звука.
Я направляюсь в единственное место, где меня могут принять.

Позвонить Бренди я не в состоянии. Оператор все равно не сможет меня понять. Поэтому я еду к ее королевскому величеству без предупреждения. Мой путь лежит к "Конгресс отелю".

Перенесемся к истории о том, как сестры Рей благодаря кукле по имени Катти Кэти заполучили кучу денег. Эту историю мне тоже рассказала Бренди в перерывах между имитацией оргазмических воплей в кабинете логопеда. Катти Кэти - одна из тех здоровенных кукол с немыслимыми объемами. 46-16-26 - вот какие были бы ее размеры, если бы речь шла о реальной женщине.

Если бы речь шла о реальной женщине, то из готовой одежды Катти Кэти не смогла бы купить себе абсолютно ничего. Вы наверняка видели таких кукол. Их продают голыми в блистерных упаковках по доллару за штуку. Но одежды для них стоят целое состояние. Вот какие они реалистические, эти куколки.

Для такой куклы можно купить сотни четыре отдельных частей туалета, скомбинировать их и получить три приличных наряда. В этом смысле она ужасно похожа на живую женщину. Так похожа, что делается страшно.

Блестящая идея пришла в голову, конечно же, Софонде Питере. Она изобрела Катти Кэти, изготовила прототип, продала его и получила огромную прибыль. Этих денег хватает на жизнь им всем.

Катти Кэти умеет разговаривать, поэтому ее и купили так быстро.

Вместо обычной веревки в ее спине короткая золотая цепочка. Когда дергаешь за эту цепочку, она говорит:
- Это платье очень нарядное. Если именно нарядной ты хочешь выглядеть.
- Твое сердце - мои пенаты.
- Ты собираешься надеть на себя вот это?
- Мне кажется, наши с тобой отношения только улучшились бы, если бы мы начали ходить на свидания с другими людьми.
- Целую. А еще:
- Не прикасайся к моим волосам!

Сестры Рей продали коротенькое болеро Катти Кэти. Они сшили его в Камбодже, затратив на работу сущие гроши. А в Америке получили за него шестнадцать долларов. Люди с радостью заплатили им такие деньги.

Перенесемся ко мне, припарковывающей "фиат" с грузом - моей любовью - в багажнике у обочины.

Я иду вверх по Бродвею к "Конгресс отелю". Я - женщина без половины лица, приехавшая в роскошную гостиницу, сооруженную сотню лет назад из стекла и камня цвета терракоты. В гостиницу, похожую на замок. На мне персиково-розовый пеньюар. Та его часть, которая была прихлопнута дверцей машины, наполовину оторвалась и волочится за мной по земле. Страусовые перья опалены. Вуалей и покровов на мне нет.

Я стараюсь держать свою винтовку в большом секрете. Она у меня под мышкой, как костыль.

Кстати, на мне всего одна тапочка. Вторую я где-то потеряла.
Портье во фраке с золотыми галунами даже не смотрит на меня.

О, что стало с моими волосами! Я вижу свое отражение в начищенной до блеска металлической дощечке с надписью "Конгресс отель". Прохладный ночной ветер превратил мою чудесную прическу в какое-то волокнистое безобразие.

***

Перенесемся ко мне, стоящей у конторки портье в "Конгресс отеле".

Я старательно строю глазки. Говорят, первое, на что человек обращает внимание в незнакомце, так это на его глаза. На меня устремляются взгляды нескольких человек. Один из них скорее всего ночной проверяющий. Второй, наверное, управляющий, третий - администратор. Первое впечатление всегда играет весьма важную роль.

При помощи дыры - верхней части моего горла, высовывающегося из нее языка и всего, что вокруг них, я произношу:
- Гех керк гахк га ик.

Наверное, мои глаза смотрятся восхитительно - все пялятся на них как зачарованные.

Вероятно, в какой-то момент я чисто машинально кладу винтовку на конторку портье. Она лежит, глядя в пустое пространство.

Управляющий в блейзере темно-синего цвета делает шаг в мою сторону. На его груди - маленькая медная пластинка с указанием имени "мистер Бокстер".
Он говорит:
- Мы можем отдать вам все деньги, которые лежат в выдвижном ящике, но никто из присутствующих не в состоянии открыть сейф в офисе.

Теперь ствол винтовки смотрит на медную пластинку на груди мистера Бокстера. И все обращают на это внимание.

Я щелкаю пальцами и, указывая на лист бумаги, жестом прошу подать его мне. Потом беру в руку ручку для посетителей, прикрепленную к конторке цепочкой, и пишу:

в каком номере живут сестры Рей? не вынуждайте меня стучать в каждую дверь на пятнадцатом этаже. Как-никак, сейчас середина ночи.

- В номере 15-Г, - поспешно отвечает управляющий и протягивает мне в обеих руках наличные, которые я не просила. Потом подается вперед и услужливо сообщает: - Лифт находится справа от вас.

Перенесемся в тот момент, когда я становлюсь Дэйзи Сент-Пейшнс. Мы с Бренди только-только познакомились. Я взяла в магазине замороженную индейку. Я целое лето ждала, когда кто-нибудь спросит, что случилось с моим лицом. Бренди я рассказала все.

Бренди усадила меня на свой стул, сиденье которого еще хранило тепло ее задницы. Бренди дала мне новое имя. Имя из будущего. Дэйзи Сент-Пейшнс. И сделала меня наследницей дома Сент-Пейшнс - суперсалона высокой моды. Ее никогда не интересовало, как меня звали до встречи с ней.

Бренди, она говорила и говорила. Нам уже не хватало свежего воздуха, настолько долго Бренди говорила. Под словом "нам" я подразумеваю не только себя и ее, я веду речь о целом мире. Всему миру уже не хватало свежего воздуха, вот как долго говорила Бренди.

Ее речь повлияла, наверное, даже на состояние бассейна реки Амазонки.
- То, кем ты являешься в тот или иной момент, - сказала Бренди, - всего лишь фрагмент истории.

В чем я сильно нуждалась, так это в новой истории.
- Позволь мне сделать для тебя то, - попросила Бренди, - что для меня сделали сестры Рей.

Покажи мне бесстрашие.
Вспышка.
Покажи мне смелость.
Вспышка.

***

Итак, перенесемся ко мне, к Дэйзи Сент-Пейшнс, поднимающейся наверх в лифте "Конгресс отеля". К Дэйзи Сент-Пейшнс, направляющейся к номеру 15-Г по широкому, устланному ковровыми дорожками коридору.

Дэйзи стучит в дверь, но ей никто не отвечает. До нее доносятся звуки музыки "ча-ча-ча".

Спустя некоторое время дверь отворяется на расстояние шести дюймов. И останавливается, удерживаемая цепочкой.

В шестидюймовом пространстве между ней и косяком одна над другой появляются белые лица, намазанные увлажняющим кремом, - лица Китти Литтер, Софонды Питере и жизнерадостной Вивьен ВаВейн.

Их коротко остриженные головы покрыты плоскими заколками для волос и шапками- париками.

Сестры Рей.
Кто есть кто, я не знаю.

Королевский тотемный столб в пространстве между дверью и косяком говорит, обращаясь ко мне:
- Не отбирай у нас ее несравненное величество.
- Она - все, чем наполнены наши жизни.
- Мы не сделали еще и половины того, что планировали с ней сделать.

Из складки в моем пеньюаре я вытаскиваю винтовку. Дверь тут же захлопывается. Я слышу бряцанье звеньев цепочки.

Дверь открывается настежь.

***

Перенесемся в одну из ночей в пути, не знаю точно, в какое место, Вайоминг или Монтану. Сет утверждает,что в момент рождения родители становятся для тебя Богом. Ты обязан им жизнью, и у них есть право тобой управлять.
- А достигая половой зрелости, ты превращаешься в сатану, - говорит он. - Потому что в тебе появляется желание познать нечто лучшее.

Перенесемся в тот момент, когда я прохожу вовнутрь номера 15-Г. Вокруг меня светлая мебель, сигаретный дым, музыка "ча-ча-ча босса-нова" и порхающие сестры Рей в нейлоновых комбинациях. С их плеч то и дело спадает то левая, то правая бретелька.
Мне не остается ничего другого, как направить на них ствол винтовки.

- Мы знаем, кто ты такая, Дэйзи Сент-Пейшнс, - говорит одна из них, закуривая сигарету. - В последнее время все речи Бренди исключительно о тебе и о твоем лице.

В комнате повсюду расставлены большие, большие керамические пепельницы, покрытые глазурью. Они настолько большие, что выбрасывать из них пепел и окурки можно, наверное, не чаще, чем раз в пару лет.

Та из сестер, что закурила, протягивает мне руку с длинными пальцами и фарфоровыми ногтями и говорит:
- Я - Пай Рей.
- А я - Ди Рей, - сообщает вторая, стоящая у проигрывателя.
Та, что с сигаретой, поясняет:
- Это наши сценические имена. - Она указывает на третью Рей, сидящую на диване и уплетающую из картонной коробки какое-то китайское блюдо, приготовленное в ресторане. - А эту мисс, которая ест столько, что скоро разжиреет, можешь называть Гон Рей.

Гон Рей открывает рот, набитый тем, чего видеть никому не захотелось бы, и говорит:
- Тебе очень приятно с нами познакомиться, не сомневаюсь в этом.
Размахивая рукой с сигаретой, Пай Рей восклицает:
- Королеве не нужны твои проблемы, по крайней мере сегодня.
Она говорит:
- Мы - семья, в которой нуждается наша супердевочка.

На проигрывателе стоит серебряная рамка с фотографией красивой девушки. Девушка улыбается, глядя в невидимую камеру, а фотограф-невидимка кричит ей:

Покажи мне страсть.
Вспышка.
Покажи мне радость.
Вспышка.
Покажи мне молодость, и энергию, и невинность, и прелесть.
Вспышка.

- Первая семья Бренди, та, в которой она родилась, отказалась от бедняжки. Мы ее удочерили, - говорит Ди Рей, указывая на фотографию на проигрывателе. - Ее родственники думают, что она умерла.

***

Перенесемся в прошлое, в тот период, когда у меня еще было лицо. Меня фотографировали для обложки журнала "Бейб Веа".

Перенесемся назад в номер 15-Г к фотографии на проигрывателе. На ней изображена я. Это тот самый снимок, с обложки журнала "Бейб Веа". Ди Рей указывает на меня.

***

Перенесемся к нам, сидящим в кабинете логопеда, в котором дверь заперта изнутри. Бренди говорит, что она счастливая. Не каждому человеку дано повторно родиться.
Родиться и быть заново поднятым на ноги. Но на этот раз любящими людьми.

- Китти Литтер, Софонде и Вивьен, - произносит Бренди, - этим людям я обязана всем.

Перенесемся в гостиничный номер 15-Г. Гон Рей машет в мою сторону китайскими палочками для еды и говорит:
- Даже не пытайся отобрать ее у нас. Мы еще не все для нее сделали.
- Если Бренди уедет с тобой, - заявляет Пай Рей, - ей придется самой платить за конъюгированные эстрогены. И за вагинопластику. И лабиапластику. Не говоря уже о мошоночном электролизе.

Ди Рей поворачивается к фотографии на проигрывателе и смотрит на глупое улыбающееся лицо в серебряной рамке.
- Все эти удовольствия стоят немалых денег, - замечает она.

Ди Рей берет фотографию и подносит ее ко мне. Я гляжу в глаза своему прошлому. Ди Рей говорит:
- Вот так, так Бренди пожелала выглядеть. Как ее сучка сестра. Два года назад при помощи лазерной хирургии голосовые связки нашей девочки сделали более тонкими, а трахею - более короткой. Ей изменили форму черепа. Мы заплатили за уменьшение ее надбровных дуг, - у мисс Мужчины они слишком сильно выдавались вперед, за придание женских очертаний ее челюсти, ее лбу.

- И каждый раз, - произносит Гон Рей, набив полный рот китайской снедью, - каждый раз она возвращалась из больницы домой с чем-нибудь переделанным и еще не зажившим. Кто, по-твоему, ухаживал за ней на протяжении этих двух лет?

***

Перенесемся к моим спящим предкам, удаленным отсюда на несколько округов. Перенесемся в прошлое, в тот день, когда им позвонил какой-то сумасшедший, некий извращенец с хриплым голосом, сообщивший, что их сын мертв.

Их сын Шейн, которого они не любили, он умер от СПИДа.

Но звонивший не сказал, где это случилось и когда. Просто рассмеялся и повесил трубку.

***

Перенесемся в гостиничный номер 15-Г. Ди Рей машет перед моим лицом фотографией, на которой изображена я, и говорит:
- Вот как она пожелала выглядеть! И спустя десятки тысяч долларов, заработанных на Катти Кэти, выглядит сейчас.

Гон Рей вставляет:
- Черта с два! Бренди выглядит лучше.
- Мы - единственные люди, которые любят Бренди, - заявляет Пай Рей.
- А ты - единственная, кого любит она, потому что ты в ней нуждаешься, - говорит Ди Рей.

- Тот, кого любишь ты, и тот, кто любит тебя, никогда не могут быть одним человеком, - произносит Гон Рей. - Бренди покинет нас, если узнает, что ты в ней нуждаешься. А мы нуждаемся в ней.

Тот, кого люблю я, заперт в багажнике машины, оставленной мною у обочины. Мой любимый наверняка до сих пор мечтает помочиться. Его желудок набит валиумом.

Шейн, которого я ненавижу, восстал из мертвых. Я всегда чувствовала, что верить в его смерть - слишком наивно.
Он не умер от взрыва баллончика с лаком для волос.
Наша семья ни на минуту о нем не забывает.
Меня подвел даже смертоносный вирус СПИДа, а я так на него надеялась.
Мой братец - непрекращающееся жестокое и беспощадное разочарование.

Откуда- то издалека до нас доносится шум открывающейся и закрывающейся двери, потом хлопает другая дверь, потом растворяется третья.

Раздается знакомый голос:
- Дэйзи, дорогая...

И в сигаретный дым и музыку "ча-ча-ча" входит Бренди.

На ней дорожный костюм в стиле "первая леди" от Билла Бласа из зеленой бурильной трубы, отделанной белым кантом, зеленые туфли на высоких каблуках, а в руке - потрясающая зеленая сумочка. На голове - облако зеленых, как тропический лес, перьев попугая, уложенных на шляпке.

Она говорит:
- Дэйзи, дорогая, не направляй винтовку на людей, которых я люблю.

В руках Бренди, украшенных перстнями и кольцами, дорожные сумки грязно-белого цвета. Она говорит:
- Вещи, которые мне понадобятся, в другой комнате.
Поворачиваясь к Софонде, Бренди произносит:
- Мисс Пай Рей, мне просто необходимо уехать. Ты должна меня понять.
Китти Бренди говорит:
- Мисс Ди Рей, мы выполнили все, что к данному моменту могли выполнить, - мне изменили форму черепа, уменьшили надбровные дуги, мои голосовые связки сделали более тонкими, а трахею - более короткой. Моим челюсти, лбу и носу придали новые очертания...

Неудивительно, что я не узнала своего изуродованного братца.

Бренди поворачивается к Вивьен и говорит:
- Мисс Гон Рей, мне следует потренироваться жить настоящей жизнью. На это уйдет несколько месяцев. Я не могу провести их в этом гостиничном номере.

Перенесемся к нам, уезжающим в "фиате спайдере", нагруженном вещами.
Представьте себе доведенных до отчаяния беженцев с Беверли-Хиллз, направляющихся с семнадцатью дорожными сумками одинакового цвета на Средний Запад, в Оклахому.

Все очень элегантно и со вкусом, как будто во время каникул знаменитой семьи Джоадов, только наоборот. Мы оставляем за собой шлейф аксессуаров, туфель, и перчаток, и шейных платков, и шляп, чтобы облегчить свой груз и иметь возможность пересечь Скалистые горы.

Все происходит после того, как мы едва не сталкиваемся с полицией. Скорее всего это управляющий отелем вызвал ее и рассказал, что какой-то изуродованный псих поднялся с оружием на пятнадцатый этаж и угрожает всем его обитателям. А еще после того, как сестры Рей перенесли весь багаж Бренди вниз. После того как Бренди объяснила им, что должна уехать и обо всем тщательно подумать перед грандиозной операцией. Перед трансформацией.

И после того, как я смотрела на Бренди во все глаза и думала: Шейн?
- Это настолько серьезное решение, - говорит Бренди. - Стать девушкой. Навсегда.

И принимать гормональные препараты. Всю оставшуюся жизнь. В таблетках, путем введения инъекций - всю оставшуюся жизнь. А что, если однажды на ее пути кто- нибудь повстречается, человек, который сможет сделать ее счастливой. Который будет любить ее такой, какая она есть на самом деле, без гормонов и косметики, и одежд и туфель, и операций? Ей следует хотя бы немного посмотреть мир.

Бренди говорит все это, а сестры Рей начинают плакать и укладывать сумки в машину и махать руками.

Сцена душераздирающая, и я тоже распустила бы нюни, если бы не знала, что Бренди была когда-то моим мертвым братом и что я - человек, чью любовь она хочет заполучить. Я, ненавидящая сестра Шейна, уже обдумывающая план его убийства.

Да, я намереваюсь убить Бренди Александр. Я, кому больше нечего терять, кого томит жажда мести.

Покажи мне фантазии о жестокой расплате как средстве борьбы.
Вспышка.
Просто покажи мне первую возможность.
Вспышка.

Бренди сидит за рулем. Ее глаза в слезах и расплывшейся туши похожи на пауков.
Она поворачивается ко мне и спрашивает:
- Ты знаешь, что такое стандартные руководящие принципы Бенджамина?

Бренди поворачивает ключ зажигания, снимает машину с тормоза и говорит:
- Перед вагинопластикой я должна почти целый год принимать гормональные препараты. Это называется: обучение реальной жизни.

Бренди трогается с места, и можно считать, что мы успели смотаться. Полицейские команды СВАТ в черных форменных одеждах, оснащенные слезоточивым газом и полуавтоматическим оружием, влетают в отель. Портье в золотых галунах держит дверь открытой.

Сестры Рей бегут за нами, машут руками и посылают воздушные поцелуи, походя на уродливых подружек невесты. А выдохшись и выбившись из сил, начинают спотыкаться и останавливаются. Их высокие каблуки безнадежно сбиты.

В небе светит луна. Офисные здания по обеим сторонам дороги окутаны тьмой. Манус все еще лежит в багажнике. Между нами и угрозой моей поимки пролегло уже приличное расстояние.

Бренди кладет свою большую руку мне на ногу и слегка пожимает ее.

Поджог, похищение человека... Мне кажется, скоро я спокойно совершу убийство. Возможно, все это сосредоточит на мне достаточное количество внимания. На всемирную славу я, конечно, не претендую, но хотела бы, чтобы обо мне узнала вся страна.

Девушка- монстр лишает жизни засекреченного девицу-брата.

- До окончания года, в течение которого я должна научиться реальной жизни, остается восемь месяцев, - говорит Бренди. - Ты сможешь занимать меня чем-нибудь целых восемь месяцев?

Глава восемнадцатая

Половину своей жизни я прячусь в ванных комнатах богачей.

Перенесемся назад в Сиэтл, в тот период, когда мы с Бренди и Сетом занимаемся добычей наркотиков. Перенесемся в день после вечера в Спейс Нидл. Бренди лежит на полу в ванной. Сначала я помогла ей высвободиться из пиджака, потом расстегнула пуговицы блузки у нее на спине. Теперь я сижу на унитазе и запихиваю валиум в ее графитовый рот.

Бренди постоянно повторяет, что хоть валиум и не убивает боль, но помогает не обращать на нее внимание. Вот в чем его ценность.
- Ударь меня, - говорит Бренди и по-рыбьи складывает губы.

Бренди наделена способностью прекрасно переносить воздействие наркотиков. На то, чтобы с их помощью ее убить, потребуется целая жизнь. К тому же она слишком крупная и крепкая, на нее уйдет несчетное количество бутылок чего бы то ни было.

Я вкладываю ей в рот валиум. Таблеточку валиума, светло-синюю малышку. Потом еще одну. Светло-синие, эти таблетки походят на подарки от Тиффани. Они проникают во внутренность Бренди.

Костюм от Пьера Кардена, пиджак от которого я только что с нее сняла, выполнен в стиле "космический век". Белая свежая и стерильная труба-юбка по длине не достигает коленей Бренди. Пиджак - всегда актуального простого покроя с рукавами три четверти. А на блузке рукавов нет. Обувь Бренди - белые виниловые ботинки с квадратными носами. К такому прикиду вместо сумки отлично подошел бы счетчик Гейгера.

Когда Бренди кошачьей поступью выходит из примерочной в "Бон Марше", мне хочется аплодировать. Именно этот костюм на следующей неделе она должна вернуть. У нее начнется депрессия, сравнимая с послеродовой.

Перенесемся в то утро, накануне которого после продажи наркотиков Бренди и Сет вернулись с кучей денег. Мы заказываем завтрак в номер.

Сет говорит, что Бренди может совершить путешествие во времени - перенестись в Лас-Вегас пятидесятых годов и улететь на другую планету. На Крилон, где синтетические гибкие глэмботы высосут ее жир и переделают ее.

Бренди спрашивает:
- Какой жир? Сет отвечает:
- Мне просто нравится думать, что ты могла бы оттуда через шестидесятые перелететь в отдаленное будущее.

Я кладу еще больше премарина в очередную чашку кофе Сета. И больше дарвона в шампанское Бренди.

Перенесемся в ванную комнату, к нам с Бренди.
- Ударь меня, - говорит Бренди.
Ее губы раскрыты и расслаблены, и я всовываю в них очередной подарок от Тиффани.

Ванная, в которой мы прячемся, изобилует декоративными штрихами. Когда в ней находишься, у тебя такое впечатление, что ты в подводной пещере. Даже телефон здесь цвета морской волны.

Но стоит приблизиться к большому окну-иллюминатору, и ты видишь Сиэтл. Отсюда он смотрится таким, каким виден с вершины Капитолийского холма.

Унитаз, на котором я сижу - просто сижу на закрытой крышке, - большой керамический улитковый дом, привинченный к стене. А раковина - привинченная к стене керамическая половина обиталища двустворчатого моллюска.

Страна Бренди, сексуальная площадка для звездных игр.
Бренди говорит:
- Ударь меня.

Перенесемся в тот момент, когда мы только пришли сюда. Риелтор, встретивший нас, выглядел как тупица. Как учащийся колледжа со сросшимися бровями, обожающий футбол, так никогда и не получающий какую бы то ни было степень.

Конечно, не мне - горе-студентке - проводить подобные параллели.

Итак, перед нами риелтор из супердорогого агентства. Наверное, он получил место работы от тестя, какого-нибудь выпускника колледжа, считающего, что главное в зяте - способность оставаться бодрым даже после шести-семи партий в боулинг. Возможно, я и ошибаюсь.

При виде этого здоровяка с избыточным количеством Y-хромосом в организме даже Бренди чувствует себя слабой женщиной. Он в шерстяном двубортном пиджаке синего цвета. По сравнению с его лапищами руки Бренди выглядят маленькими.

- Мистер Паркер, - говорит Бренди. Ее кисть тонет в клешне риелтора. В ее лице - любовь из саундтрека Хэнка Манчини. - Мы разговаривали с вами по телефону сегодня утром.

Мы в гостиной дома, расположенного на Капитолийском холме.

Это еще одно место, где все, что видишь, - настоящее. Замысловатые розы в стиле эпохи Тюдоров, вырезанные в потолке, - штукатурная работа, а не прессованная медь и не стекловолокно. Торсы потертых греческих обнаженных - из мрамора, а не из мраморовидного гипса. Ювелирные сувениры Фаберже - отнюдь не подделка под Фаберже.

Переплеты абсолютно всех книг на полках в библиотеке из настоящей кожи - кожаные не только их корешки, но и передняя и задняя части обложки. Страницы книг резные. Это сразу видно, даже если не берешь в руки ни одну из этих книг.

Риелтор, мистер Паркер, в плотно облегающих задницу брюках. По двум выступающим внизу ягодиц полоскам можно определить, что он не в широких, похожих на боксерские, трусах, а в коротких.

Бренди кивает на меня:
- Это мисс Арден Скоция из денверской организации, занимающейся заготовкой и транспортировкой леса.

Я в очередной раз становлюсь жертвой проекта "Свидетели перевоплощения Бренди Александр".

Огромная ручища Паркера на несколько мгновений поглощает мою маленькую кисть, как крупная рыба - малька.

Белоснежная рубашка Паркера наводит на мысли об обеденном столе, покрытом чистой скатертью. Его грудь настолько значительно выдается вперед и такая жесткая, что кажется, на нее можно спокойно поставить бокалы с напитками.
- А это, - Бренди кивает на Сета, - сводный брат мисс Скоции, Эллис Айленд.

Рыбина Паркера заглатывает рыбешку Эллиса. Бренди говорит:
- Нам с мисс Скоцией хотелось бы осмотреть дом. А Эллис слишком взбудоражен - морально и эмоционально.

Эллис улыбается.
- Надеемся, вы за ним присмотрите, - поет Бренди.
- Само собой, - отвечает Паркер. Он говорит:
- Не беспокойтесь.

Эллис улыбается и дергает Бренди за рукав:
- Только не оставляй меня надолго, мисс. Если я не приму достаточное количество своих таблеток, со мной опять случится припадок.
- Припадок?
Паркер настораживается. Эллис поясняет:
- Порой мисс Александр... иногда она забывает обо мне. И не дает мне вовремя таблетки.
- С вами случаются припадки? - спрашивает Паркер.
- Я ни о чем подобном ни разу не слышала, - произносит Бренди, улыбается и поворачивается к моему новому сводному брату. - Эллис, я приказываю тебе забыть о припадках.

Перенесемся к нам, расположившимся в подводной пещере.

- Ударь меня.

Пол под спиной Бренди выложен холодной керамической плиткой с изображением рыб. Рыбы лежат как сардины в консервной банке - хвост одной между головами двух других.

Я всовываю валиум в графитовый рот.
- Я когда-нибудь рассказывала тебе о том, как моя семья выставила меня на улицу? - спрашивает Бренди, проглотив синюю малышку. - Я имею в виду, моя первая семья. Семья, в которой я родилась. Я когда-нибудь рассказывала тебе эту кошмарную историю?

Я опускаю голову к коленям и смотрю прямо на Бренди. Ее голова лежит между моих ступней.

- На протяжении пары дней у меня болело горло, и я не ходила ни в школу, ни куда бы то ни было, - произносит Бренди. - Мисс Арден? Эй, ты меня слышишь?

Я продолжаю на нее смотреть. Как же просто представить ее мертвой!
- Мисс Арден, пожалуйста, - говорит она. - Ты ударишь меня?

Я кладу ей в рот еще одну таблетку валиума. Бренди удовлетворенно кивает.
- Я не могла глотать, - рассказывает она. - Настолько сильно у меня болело горло. Даже есть как следует была не в состоянии. Родители, естественно, подумали, что это острый фарингит.

Я смотрю вниз. Голова Бренди прямо под моей. Только она перевернута вверх тормашками.

Я гляжу прямо в пространство между графитовыми губами, темное, влажное, ведущее вовнутрь, к органам и системам, скрытым от глаз окружающих. К закулисной жизни Бренди Александр.

Когда смотришь на ее лицо, перевернутое вверх тормашками, она кажется абсолютно незнакомым тебе человеком.

А Эллис был прав. Ты спрашиваешь у людей об их жизни только для того, чтобы получить возможность рассказать им о себе.

- Исследование мазка, - говорит Бренди, - мазка на острый фарингит, дало положительные результаты на триппер. Помнишь третью из сестер Рей? Ее зовут Гон Рей. Гонорея. Проклятые гонококки. Мне было шестнадцать лет. Я заболела триппером. Мои родители отреагировали на эту новость неправильно.

Еще и как неправильно, думаю я.

- Они повели себя странно, - говорит Бренди. Просто вышвырнули своего сына из дома.
- Кричали, что эта болезнь чудовищна, - произносит Бренди.
А потом выбросили Шейна на улицу.
- Под "чудовищной болезнью" они подразумевали гомосексуализм, - говорит Бренди.
Предки выгнали его.
- Мисс Скоция? - зовет она. - Ударь меня. Я ударяю ее.
- А потом они выставили меня из своего проклятого дома.

Перенесемся в тот момент, когда мистер Паркер прибегает к двери ванной.

- Мисс Александр? Мисс Александр, это я. Мисс Скоция? Вы здесь?
Бренди медленно приподнимается и облокачивается на пол.
- С Эллисом что-то происходит, - кричит Паркер через дверь. - Кажется, у него начался припадок.

По ванной цвета морской волны разбросаны косметика и лекарства. Полураздетая Бренди на полу, усыпанном таблетками, капсулами и пилюлями.
- Он ее сводный брат, - отвечает она. Дверная ручка начинает дергаться.
- Вы должны мне помочь, - кричит Паркер.

- Перестаньте, мистер Паркер! - командует Бренди, и дверная ручка замирает на месте. - Успокойтесь. И не входите сюда. Что вам следует сделать, - Бренди смотрит на меня, - что вам следует сделать, так это вернуться к Эллису и прижать его к полу, чтобы он не поранился. Я спущусь к вам буквально через минуту.

Бренди смотрит на меня и улыбается. Ее губы - графитовая дуга.
- Паркер? Вы меня слышите? - спрашивает она.
- Пожалуйста, поторопитесь, - раздается из-за двери.
- Идите вниз и прижмите Эллиса к полу, - говорит Бренди. - Всуньте что-нибудь ему в рот. У вас есть бумажник?

Паркер отвечает не сразу:
- Он из кожи угря, мисс Александр!
- Значит, вы должны им гордиться, - отвечает Бренди. - Вам следует протиснуть его между зубов брата мисс Скоции. Сядьте на Эллиса, если это потребуется.

Бренди, она само воплощение зла, лежащее у моих ног. Откуда-то снизу слышится звон бьющегося стекла.
- Быстрее же! - взмаливается Паркер. - Он что-то громит.
Бренди облизывает губы.
- Когда разожмете ему зубы, попробуйте схватить его за язык. В противном случае он может запасть ему в горло, и тогда вам придется сидеть на мертвом теле.

Молчание.

- Вы меня слышите? - спрашивает Бренди.
- Говорите, я должен схватить его язык?

Снизу опять раздается шум. Бьется что-то настоящее и дорогое.

- Мистер Паркер, мне кажется, я все понятно объяснила, - говорит принцесса Александр. Ее душит смех, поэтому она красная как рак. - Придавите Эллиса к полу, разожмите ему челюсть и вытащите его язык - так далеко, как только сможете. Скоро я приду и помогу вам.

Дверная ручка поворачивается.

Мои вуали и покровы на раковине, мне до них не дотянуться.

Дверь растворяется настолько, что Паркеру во всей красе видна хихикающая, полураздетая Бренди, растянувшаяся на усыпанном таблетками полу.

И я, сидящая на унитазе.
А мне видно лицо Паркера с недоуменно сдвинутыми бровями.

Бренди вскрикивает:
- Мы с мисс Арден Скоцией заняты!

Паркер захлопывает дверь. По-видимому, перспектива держать язык бьющегося в припадке незнакомца кажется ему более привлекательной, чем лицезрение монстра, сидящего на унитазе - улитковой раковине.

Мы слышим, как его тяжелые шаги поспешно удаляются.

Звучат на лестнице. Потом в холле. Он направляется в гостиную.

Раздается вопль Эллиса - внезапный и настоящий. Где-то вдалеке, внизу. А потом все смолкает.

- Итак, - произносит Бренди. - На чем мы остановились?
Она опять укладывает голову между моих ступней и спрашивает:
- Ты не подумывала прибегнуть к услугам пластических хирургов? Ударь меня.

Глава девятнадцатая

Если вам доводилось выпивать с пьяницами, вы наверняка знаете об одной их особенности: они наполняют ваш стакан только для того, чтобы беспрепятственно осушить собственный. Пока вы продолжаете пьянствовать с алкоголиком, выпивка кажется ему вполне приличным занятием. Двое - это уже компания. Пока бутылка не опустошена, пьяница, даже если вы ни разу не выпьете до дна, будет подливать и подливать вам спиртного. И вновь и вновь наполнять свой стакан.

Это выглядит как щедрость.

Так и Бренди Александр, она постоянно заводит со мной разговор о пластической хирургии. И спрашивает, почему я не задумаюсь о ней всерьез. Грудь Бренди набита силиконом, ее талия обработана липосакцией. Бренди - песочные часы, 46-16-26 Катти Кэти, продукт волшебного деяния сказочной крестной, "прекрасная леди" из "Пигмалиона". И мой брат, восставший из мертвых. Вот кто она такая. Бренди Александр - творение пластических хирургов.

И наоборот.

Разговор в ванной.
Бренди все еще лежит на холодном полу, выложенном плиткой, на верхушке Капитолийского холма в Сиэтле.

Мистер Паркер пришел и ушел. Все послеобеденное время мы с Бренди вдвоем.

Я так и сижу на привинченной к стене гигантской раковине улитки. И пытаюсь убить королеву абсолютно бестолковым способом. Ее рыжеволосая голова между моих ступней.

По всему полу цвета морской волны разбросаны помада и таблетки демерола, румяна и перкоцет-5, баклажанные грезы и нембутал.

Я так долго держу в руке пригоршню валиума, что моя ладонь приобрела синий цвет Тиффани.

Все послеобеденное время здесь только я и Бренди. И лучи солнца, льющиеся под все более и более низким углом сквозь большие окна-иллюминаторы.

- Моя талия, - говорит Бренди. Ее графитовые губы приобрели синеватый оттенок. Я бы сказала, синеватый оттенок Тиффани. Это цвет передозировки. - По мнению Софонды, окружность моей талии не должна превышать шестнадцати дюймов, - говорит Бренди. - Но ведь у меня широкая кость, и я высокая. Мой рост - шесть футов. Шестнадцатидюймовая талия - это не для меня.

Я сижу на огромной улитковой раковине и почти не слушаю Бренди.

- Софонда, - продолжает она, - Софонда была уверена, что это все же возможно, а я ей доверяю. Я знала, что однажды очнусь в послеоперационной палате и у меня будет шестнадцатидюймовая талия.

Все это в каких-то других ванных я слышала уже раз десять.

Я поднимаю бутылочку с капсулами билакса и ищу этот препарат в "Настольном справочнике врача".

Билакс в капсулах. Очищение желудка.
"Может, стоит всыпать эту ерунду в незакрывающийся графитовый рот?" - думаю я.

Перенесемся на съемки рекламного ролика, на которых присутствовал Манус.

Тогда мы были еще такими красивыми! Я - с нормальным лицом, он - не напичкан конъюгированными эстрогенами.

Я думала, нас связывает настоящая любовь. Правда думала. А наш роман представлял собой всего лишь продолжительную сексуальную связь, похожую на наркотическое опьянение. Рано или поздно подобное заканчивается.

Манус закрывал свои волшебные голубые глаза и качал головой и сглатывал.
А я, я всегда говорила ему, что кончаю вместе с ним.
В постели мы подолгу болтали.
Это обычное явление - ты твердишь себе, что любишь человека, а на самом деле только используешь его.

За любовь мы постоянно принимаем что-то другое.

Перенесемся к лежащей на полу в ванной Бренди. Она говорит:
- Софонда, Вивьен и Китти - они были со мной в больнице.

Ее пальцы сжимаются в кулаки, поднимаются с пола и начинают двигаться вверх и вниз вдоль туловища.
- На всех трех были мешковатые щетинистые костюмы зеленого цвета. На лацкане у каждой красовалось по драгоценной броши виндзорской герцогини.

Их головы в париках покрывали сеточки для волос, - говорит Бренди. - Они порхали за спиной хирурга. Софонда твердила, что я должна считать от ста до одного... Сто... девяносто девять... девяносто восемь... Ну, ты понимаешь...

Глаза Бренди - эти баклажанные грезы - закрываются. Она дышит глубоко и ровно. И продолжает говорить:
- Врачи, они удалили мне по одному нижнему ребру с каждой стороны. На протяжении двух месяцев я, не поднимаясь, лежала в постели. Зато у меня появилась шестнадцатидюймовая талия. Она и сейчас такая.

Одна из рук Бренди разжимается и скользит по плоской поверхности - тому месту ее тела, где блузка заправлена под пояс юбки.
- Они удалили мне два ребра. Я никогда их больше не видела. О чем-то подобном говорится в Библии.

Она имеет в виду процедуру создания Евы.

- Не знаю, почему я позволила им проделать со мной все это, - говорит Бренди.
И засыпает.

Перенесемся назад, в ту ночь, когда мы с Бренди покинули "Конгресс отель" и отправились в это путешествие. Бренди мчала на такой скорости, которая допустима лишь в два тридцать ночи в открытой спортивной машине с заряженной винтовкой внутри и напичканным наркотиками заложником в багажнике.

Глаза Бренди скрыты темными очками. Ей требуется немного уединения. Мимолетное очарование другой планеты пятидесятых годов, она покрывает рыжеволосую голову шарфом Гермеса и завязывает его под подбородком.

В очках Бренди я вижу собственное отражение. В них я маленькая и ужасная. Холодный ночной ветер продолжает трепать мои волосы. Мое лицо... Если бы вы дотронулись до моего лица в темноте, то наверняка решили бы, что касаетесь апельсиновых корок и кусков выделанной кожи.

Мы направляемся на восток, от кого-то убегая. От кого точно, я не знаю. От Эви, или от полиции, или от мистера Бокстера, или от сестер Рей. Или ни от кого. Или от будущего. Или от судьбы. От взросления и старения. От необходимости собирать по крупицам то, что еще не растеряно. Можно подумать, побег в состоянии избавить нас от нужды мириться с собственной участью.

В данный момент я с Бренди. Потому что не представляю себе, как бы убегала без нее. Потому что сейчас в ней нуждаюсь.

Не то чтобы я ее любила. Вернее, его. Шейна.
Слово "любить" в данном случае вообще звучит как-то неуместно.

На Бренди шарф Гермеса. И темные очки. И косметика. Я смотрю на ее несравненное величество в мелькающем свете, мелькающем свете, мелькающем свете фар встречных автомобилей.

Я гляжу на нее и вижу то, что видел Манус, когда звал меня кататься на яхте.
Я смотрю на нее, сидящую со мной рядом в машине Мануса, освещенную вспышками света, и понимаю, что я в ней люблю. Себя.

Бренди Александр выглядит точно так же, как выглядела до несчастного случая я. И это неудивительно. Ведь она - мой брат, Шейн. Мы с Шейном были почти одного роста и обладали одинаковым цветом глаз, бровей, ресниц и схожими чертами.

Он был на год старше меня.

В Бренди введен силикон. Изменены ее трахея, надбровные дуги, форма черепа, линия лба, носа, челюсти. Добавьте к этому несколько лет электролиза и горсть гормонов и ежедневные порции антиандрогенов.

Неудивительно, что я ее не узнала.
К тому же я была уверена, что мой брат мертв. Ни один нормальный человек не настраивает себя на встречу с мертвецом.

Что мне нравится, так это я. Я была очень красивой.

Груз- моя-любовь, Манус, закрыт в багажнике. Манус, который собирался меня убить... И почему я до сих пор уверена, что люблю Мануса?

Манус - последний мужчина, считавший, что я красивая. Целовавший мои губы. Касавшийся меня. Манус - последний мужчина, который объяснялся мне в любви.

Я чувствую, что от этих мыслей погружаюсь в депрессивное состояние.
Теперь я могу есть только детские смеси.
Моя лучшая подружка спала с моим женихом.
Мой жених чуть не зарезал меня ножом.
Я подожгла дом и целую ночь направляла винтовку на невинных людей.
Мой ненавистный брат восстал из мертвых и смотрит на меня свысока.
Я - невидимый монстр и не в состоянии любить кого бы то ни было.
Я не знаю, что из вышеупомянутого самое худшее.

Перенесемся ко мне, смачивающей над раковиной мочалку из махровой ткани. В ванной - подводной пещере даже полотенца и мочалки синие или цвета морской волны, и все они украшены по краям раковиновидными фестонами.

Я кладу мокрую мочалку на лоб Бренди и бужу ее, чтобы дать ей еще таблеток. Чтобы она умерла в машине, а не в этой ванной.
Я помогаю принцессе подняться на ноги и напяливаю на нее пиджак.

Нам нужно выйти из дома незамеченными. Никто не должен видеть ее в таком состоянии.

Бренди, она опирается на мое плечо. Держится за стену. Потом наклоняется, берет в руку несколько капсул билакса и косится на них.
- У меня болит спина, - говорит она. - И почему я позволила им сделать мне такие большие сиськи?

Ее несравненное величество выглядит так, будто готова проглотить горсть чего угодно. Я качаю головой. Бренди косится на меня.
- Но я хочу их съесть, - говорит она.

Я открываю "Настольный справочник врача" на той странице, где написано, что билакс в капсулах предназначен для очищения желудка, и показываю ей.

- О! - восклицает Бренди и ссыпает капсулы в сумку. Некоторые из них, прилипшие к ее ладони, так и не падают. - Если у тебя ненатуральные сиськи, то твои соски смотрят в разные стороны и расположены слишком высоко. Их срезают бритвой и переносят на другое место.

Таков весь ее мир. Она перенесена в другое место. И живет по программе "Перемещения сосков Бренди Александр".

Мой мертвый брат, покойный Шейн, смахивает со своей ладони последний очиститель желудка.
- Своих сосков я не чувствую, - сообщает Бренди.
Я беру вуали и покровы и слой за слоем надеваю их себе на голову.
Спасибо за то, что не лезете ко мне в душу.

Мы выходим из ванной и бродим по коридорам второго этажа до тех пор, пока Бренди не объявляет, что готова спускаться вниз.

Медленно и осторожно мы направляемся в холл.

Сквозь закрытые двойные двери гостиной до нас доносится низкий спокойный голос мистера Паркера. Он вновь и вновь повторяет какие-то фразы.

Бренди опирается на мое плечо. Мы на цыпочках пересекаем холл, приближаемся к дверям гостиной, приоткрываем их и заглядываем вовнутрь.

Эллис распластан на ковре.
Мистер Паркер сидит у него на груди. К его голове с обеих сторон прикреплены какие-то штуковины.

Эллис колотит руками по заду мистера Паркера, остервенело дергает его за спинку двубортного пиджака.

Несчастный пиджак разошелся по шву до самого воротника.

Мистер Паркер удерживает пропитавшийся слюной и искусанный бумажник из кожи угря между стиснутых зубов Эллиса.

Лицо Эллиса бордовое и блестящее и напоминает вишню из вишневого пирога. Оно перемазано соплями, слезами, слюнями и кровью из носа.

Волосы мистера Паркера сбились ему на глаза. Его правая рука - кулак, крепко сжатый вокруг вытянутого из рта Эллиса языка.

Эллис бьется и мечется под плотными ногами мистера Паркера.
Вокруг них на полу - разбитые вазы эпохи Мин и других коллекций.
Мистер Паркер бормочет:
- Вот так. Все хорошо. Просто расслабьтесь.

Мы с Бренди стоим и смотрим.
Я ужасно хочу уничтожить Эллиса, поэтому не могу допустить, чтобы столь замечательный процесс издевательства над ним сейчас прервался.

Я дергаю Бренди за рукав, желая сказать, что нам лучше опять подняться наверх. Ей не мешает еще немного отдохнуть. И проглотить дополнительную горстку таблеток бензедрина.

Глава двадцатая

Что касается пластической хирургии, в "Мемориальной больнице Ла-Палома" я целое лето занималась изучением ее возможностей.

Со мной беседовали пластические хирурги, я смотрела принесенные ими книжки. С картинками. Слава богу, они были черно-белыми.

Мне объяснили и показали, как я смогу выглядеть спустя несколько лет жутких страданий.

Многие пластические операции начинаются с пересадки так называемого лоскута на питающей ножке.

Смотрится это кошмарно. Даже на черно-белой картинке.
А я еще подумывала когда-то стать врачом.

Прости меня, мама.
Прости меня, Господи.

Манус сказал однажды, что каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам.

Хирурги объяснили мне, что невозможно просто отрезать кусок кожи с одного места и переместить на другое. Ведь речь идет не о прививке растений. К пересаженному участку кожи должна поступать кровь, а вены и капилляры не во всех случаях могут к нему присоединиться. Если этого не происходит, он просто отмирает и отторгается.

Ужасно, но теперь, когда я вижу, что человек краснеет, в моей голове возникает единственная мысль: мысль о том, что под кожей любого участка человеческого тела циркулирует кровь.

Один из пластических хирургов, занимающийся дермабразией[Дермабразия - удаление эпидермиса и сосочкового слоя кожи с лечебной или косметической целью], сравнил свою работу с обработкой созревшего помидора на ленточно-шлифовальном станке. Получается, ему платят непонятно за что.

Чтобы воссоздать челюсть человека, необходимо рассечь кожу у основания его шеи и отделить ее от тела, но сверху не отрезать.

Представьте себе такую картину: от вашей шеи отодрана кожа, но от нижней части лица она не отсоединена и болтается, подобно тряпке. И все еще жива, поэтому получает кровь.

Кто- то берет эту кожу и сворачивает в трубочку. С нижней части вашего лица свисает кусок плоти. Он должен зажить.

Живая ткань. Теплая, болтающаяся возле шеи. Наполненная свежей здоровой кровью. Это и есть лоскут на питающей ножке.

Только этот первый этап может продлиться несколько месяцев.

Перенесемся в красный "фиат". На Бренди темные очки. Манус все еще в багажнике.

Мы едем по Скалистым горам, в районе Бьютта. Вокруг развалины какой-то крепости. Если бы завтра был выходной, то учащиеся средних школ "Паркроуз", "Грант" и "Мэдисон" пили бы сейчас в этих руинах пиво и наслаждались прелестями небезопасного секса.
Особенно людно здесь, наверное, по вечерам в пятницу.

Молодежь смотрит с этой вершины вниз и видит свои дома со светящимися голубым телевизионным сиянием окнами.

Развалины, мимо которых мы проезжаем, - каменные глыбы, покоящиеся друг на друге. Почва между ними - ровная, каменистая и покрыта битым стеклом и жесткой травой.

Повсюду вокруг нас высокие утесы. Их нет лишь на дороге, устремляющейся вверх.
Тишина настолько оглушающая, что кажется, ею вот-вот задохнешься.
Нам необходимо где-нибудь остановиться. Я должна решить, что делать дальше.

У нас в запасе два-три дня. К возвращению Эви домой нам следует уехать как можно дальше.

Потом я позвоню ей и потребую денег.
Она передо мной в неоплатном долгу.
И я не намерена прощать ей его.

Бренди сворачивает в самую тьму и резко жмет на тормоза. Если бы не ремни безопасности, нас вдавило бы в приборную доску. Фары гаснут.
От грохота и дребезжания, наполняющего машину, звенит в ушах.
- Извини, - говорит Бренди. - На полу каким-то образом оказалась какая-то непонятная штуковина. Она попала под педаль тормоза, когда я на нее нажала.

Из- под наших сидений раздается переливчатая металлическая музыка. Я смотрю вниз и вижу выскочившие к моим ногам кольца для салфеток и серебряные чайные ложки. У ступней Бренди - подсвечники. А еще выскользнувшее наполовину большое плоское блюдо из серебра. В нем отражается свет звезд.

Бренди поворачивается ко мне, опускает очки на кончик носа и вскидывает подведенные карандашом брови.
Я жму плечами и выхожу из машины, чтобы освободить груз-свою-любовь.

Я открываю крышку багажника, но Манус не двигается. Его колени прижаты к локтям, ладони - к лицу, ступни - к заднице. Он похож на зародыша. То, что вокруг него, я вижу впервые. Наверное, все дело в том, что когда я запихивала его в багажник, пребывала в состоянии крайнего потрясения. Вот и не обратила внимание на все эти серебряные вещицы. Манус лежит в них.
В ценностях.
В сувенирах.

Бренди вылезает из машины и приближается ко мне.
- О черт! - восклицает она и закатывает глаза. - О черт! Черт!

Я смотрю на пепельницу рядом с задом бесчувственного Мануса. Вернее, это гипсовый слепок. Подобные вещицы делают дети в начальной школе, чтобы подарить маме в День матери.

Бренди сдвигает волосы со лба Мануса.
- Классный парень, - говорит она. - Но наверняка во время езды в этом багажнике получил серьезную травму головы.

Я слишком устала, чтобы объяснять ей в письменном виде, что произошло. Но уверена, что никакой травмы Манус не получил.
Просто наглотался валиума.

Бренди снимает очки, чтобы лучше видеть. Потом сдергивает с головы шарф Гермеса, расправляет волосы, облизывает и закусывает губу. На всякий случай, ведь Манус может очнуться в любую минуту.
- Классных парней, - говорит она, - лучше кормить барбитуратами.

Я беру это на заметку.
И начинаю теребить Мануса.

Через пару минут он медленно приподнимается и свешивает ноги. И приоткрывает свои волшебные голубые глаза. Потом моргает. Закрывает их вновь, опять открывает и щурится.
Бренди подается вперед, ей не терпится показаться Манусу.
Мой брат намерен украсть у меня жениха. Мне хочется убить всех.
- Просыпайся, красавчик, - говорит Бренди и теребит Мануса по подбородку.
Манус жмурится:
- Мама?
- Проснись, сладкий, - говорит Бренди. - Все в порядке.
- Что? - спрашивает Манус.
- Все отлично.

Раздается странный шум. Так стучит дождь по крыше палатки.
- О боже! - Бренди делает шаг назад. - Боже мой!

Манус моргает, бросает на Бренди косой взгляд, опускает голову и смотрит на свои ноги. На его штанах появляется темное пятно. Оно на глазах расползается, до самых колен.
- Класс! - восклицает Бренди. - Он только что пописал в штанишки.

***

Вернемся к пластической хирургии. Представим, что счастливый день заживления настал. Длинный кусок кожи, свисающий с нижней части вашего лица на протяжении пары месяцев, готов.

Это не один, а несколько лоскутов на питающей ножке. Пластическому хирургу требуется немало ткани.

Говорят, первое, на что в человеке обращают внимание, это его глаза.

По прошествии двух месяцев заживления куска кожи, оторванного с вашей шеи, вы убедитесь, что это утверждение неверно. На ваши глаза никто больше не обратит ни малейшего внимания, потому что вы превратитесь в нечто, похожее на продукт, выпускаемый фабрикой "Ням-ням".

На мумию, разваливающуюся на части под дождем.

Хирург берет живую, питаемую кровью кожу, отделенную два месяца назад от вашей шеи, и прикладывает ее к вашему лицу. В этом случае перемещаемая с одного участка на другой ткань вообще не отсоединяется от вашего тела.
Кожу расправляют на неровной поверхности лица. А шея покрывается шрамами.
Хирурги надеются, что ткань приживется на новом месте.
Вы тоже надеетесь.
Проходит еще один месяц.
И еще один.
Вы продолжаете лежать в больнице и живете надеждой.

Перенесемся к Манусу, сидящему в своей моче в устланном серебряными изделиями багажнике красной спортивной машины. Наверное, он вспоминает о тех далеких днях, когда родители объясняли ему, что мочиться следует в горшок.

Я наклоняюсь и ощупываю его карманы, надеясь найти бумажник.
Манус таращится на Бренди. Возможно, думает, что она - это я. Прежняя я, с нормальным лицом.
Бренди теряет к Манусу интерес.
- Он ничего не помнит, - бормочет она. - Считает, я его мамаша. Ладно бы принял меня за сестру, но за мамочку!

Дежа- вю.

Нам нужно где-то остановиться. Манус наверняка уже живет не там, где мы жили с ним вместе. Он будет вынужден пустить нас в свое обиталище, в противном случае я сообщу копам, что он похитил меня и сжег дом Эви. Ему ведь ничего не известно ни о мистере Бокстере, ни о сестрах Рей, ни о том, что я наводила на них винтовку.

Я пишу пальцем в грязи:
мы должны найти его бумажник.
- Но его штаны, - отвечает Бренди, - они мокрые. Манус пристально смотрит на меня, выпрямляет спину и чешет голову об открытую крышку багажника.

О боже! Боже! На него больно смотреть. Но все не так страшно, пока Бренди не усугубляет ситуацию своим возгласом:
- Бедняжка!

Манус не выдерживает. Манус Келли, который вообще не имеет права плакать, начинает хныкать. Я ненавижу все и вся.

Вернемся к пластической хирургии. Перемещенный кусок кожи приживается на новом месте, прирастает к тому, что осталось от вашей челюсти.

Но без челюстной кости вам не обойтись. Без нее мягкая ткань, жизнеспособная и здоровая, может вскоре реабсорбцироваться.
Именно это слово употребляют пластические хирурги.
Реабсорбцироваться.
Перепоглотиться моим лицом. Как будто оно - губка, сделанная из кожи.

Перенесемся к плачущему Манусу и склоненной над ним, нежно теребящей его сексуальные волосы, воркующей Бренди.

В багажнике пара детских туфелек из бронзы, серебряный электротермос, картинка с изображением индейки.

- Знаете... - Манус всхлипывает и проводит тыльной стороной ладони под носом. - Сейчас я под кайфом, поэтому могу сказать вам все, что думаю.

Манус смотрит на склоненную над ним Бренди и на меня, сидящую на корточках у лужи грязи.

- Сначала, - говорит Манус, - родители дарят вам собственную жизнь. Но по прошествии времени пытаются навязать свои жизни.

Для того чтобы сделать вам челюсть, хирургам придется сломать вашу большеберцовую кость, которую питает артерия. Сначала они эту кость обнажат, потом прямо на ноге придадут ей нужную форму.

Это не единственный метод. Хирурги могут сломать и другие ваши кости, например, длинные трубчатые кости ваших рук или ног. Их внутренность наполнена мягкой губчатой массой.

Это слово применяют хирурги. И авторы специальных медицинских книг. Губчатая.

- Моя мама, - говорит Манус, - и ее новый муж - она часто выходит замуж, - они купили эту квартиру во Флориде. В кондоминиуме "Боулинг-Ривер". Люди, не достигшие шестидесяти, не имеют права приобретать в нем собственность. Таков действующий там закон.

Я смотрю на Бренди.
Она все еще играет роль чрезмерно остро реагирующей на разные глупости мамочки - стоит перед Ману-сом на коленях и гладит его по голове.

Я перевожу взгляд туда, где из-за ближайшего к нам утеса можно увидеть окна домов внизу, светящиеся синим телевизионным сиянием. Синий цвет Тиффани. Синий цвет валиума. Все люди сидят в плену.
Сначала моего жениха похищает у меня лучшая подруга. А теперь и брат.

- Я ездил к ним на Рождество в прошлом году, - продолжает рассказывать Манус. - Они любят свой кондоминиум. Моей маме и отчиму по шестьдесят исполнилось недавно, они в "Боулинг-Ривер" считаются юнцами. На меня все их соседи смотрели как на потенциального похитителя автомобилей.

Бренди облизывает губы.
- Согласно стандартам "Боулинг-Ривер", - говорит Манус, - я еще не родился.

Необходимо извлечь из кости это мягкое, пропитанное кровью костное вещество. Губчатую массу. Потом поместить ее и отдельные части кости в пересаженную на ваше лицо кожу.

Конечно, всем этим придется заниматься не вам, а пластическим хирургам. Вы в это время будете крепко спать.

Если куски костной массы приблизятся друг к другу на нужное расстояние, тогда образуется фибропласт.

Это слово тоже из книг.
Фибропласт.

На вышеописанное опять потребуются месяцы.

- Моя мама и ее новый муж, - говорит сидящий в багажнике "фиата спайдера" Манус, - на прошлое Рождество они подарили мне огромную коробку, завернутую в подарочную бумагу. Я надеялся, что в ней какая-нибудь классная стереосистема или телевизор с большущим экраном. Конечно, это могло быть и что-то другое, не менее нужное.

Он придвигается к краю багажника, ставит на землю одну ногу, потом другую, встает и поворачивается лицом к своему "фиату", нагруженному серебром и прочими безделицами.

- Так нет же! - говорит он. - В коробке оказалось вот это дерьмо.

Манус достает из багажника большой пузатый серебряный чайник и смотрит на свое искаженное отражение в его блестящей выпуклой стенке.

- Можете себе представить? Мне подарили целую коробку проклятых фамильных ценностей, которые никому не нужны!

Точно так же, как я швырнула в камин табакерку Эви, Манус забрасывает пузатую серебряную посудину куда-то во тьму.

Чайник пролетает мимо утеса, падает вниз и приземляется так далеко от нас, что мы не слышим ни единого звука.

Не поворачиваясь к машине, Манус хватает из багажника очередную фамильную ценность. Серебряный подсвечник.

- Мое наследство!

Заброшенный в темноту, подсвечник несколько раз бесшумно переворачивается в воздухе и исчезает из виду. Наверное, так же тихо летают искусственные спутники.

- Вы понимаете, - спрашивает Манус, загребая рукой из багажника пригоршню колец для салфеток, - что я имею в виду, когда говорю, что родители - это Бог? Ты, естественно, питаешь к ним любовь и хочешь знать, что они всегда рядом, но практически никогда их не видишь, если им от тебя ничего не нужно.

Серебряный электротермос взмывает вверх и летит ввысь, ввысь, ввысь, к самым звездам, потом - вниз. И приземляется где-то между домами со светящимися телевизионной синевой окнами.

После того как костные осколки срастутся внутри пересаженной на ваше лицо кожи, пластический хирург попытается создать из всего этого нечто такое, при помощи чего вы сможете разговаривать, есть, на что вы сможете наносить косметику.

За операцией последуют годы жутких мучений.

Годы надежды на то, что результат многочисленных экспериментов и страданий окажется лучше, чем лицо без челюсти.
Годы рассматривания себя в зеркале и опасений.

Манус хватает из багажника белую свечу. - Моя мама, - говорит он, - преподнесла мне на прошлое Рождество еще один подарочек. Коробку с вещами, которые она хранила с первых дней моей жизни.

Только взгляните на это! - Он показывает нам свечу. - Моя крестильная свеча!
Манус зашвыривает свечку во тьму.
Вслед за ней летит туфелька из бронзы.
И крестильный наряд.
И горстка детских зубов.
- Будьте вы прокляты! - орет Манус. - Сказочные зубки!

Очередная жертва Мануса - локон светлых волос в медальоне на цепочке. Он вылетает из его руки и с приглушенным звоном исчезает во мраке.
- Она сказала, что дарит мне эти штуковины, потому что у нее нет для них места, - выкрикивает Манус. - Вовсе не потому, что желает от них избавиться.
Гипсовый слепок, сделанный руками ученика начальной школы, следует за кулоном.
- Знаешь ли, мамочка! - восклицает Манус. - Если вся эта дребедень больше не нужна тебе, мне она тоже ни к чему.

Перенесемся в те моменты, когда Бренди заговаривает со мной о пластической хирургии. Я сразу вспоминаю о лоскуте на питающей ножке. И о реабсорбции. И фибропласте. И губчатой костной массе. И о годах надежды и страданий.

Ну как тут не рассмеяться?

Смех - единственный звук, который я могу издавать своим горлом и значение которого понятно людям.

Бренди, ее королевское величество с лучшими побуждениями и огромными силиконовыми сиськами - настолько огромными, что ей сложно стоять прямо, - она говорит:
- Ты хотя бы вникни в то, насколько обширны возможности современной медицины.

Разве тут прекратишь смеяться? Я хочу сказать Шейну, что не нуждаюсь в столь заботливом к себе отношении.

Что намерена продолжать носить свои вуали. Если я не могу быть красивой, тогда буду невидимой.

Перенесемся к серебряному черпаку для пунша, улетающему в никуда.
К чайным ложкам, следующим за ним.
К табелям успеваемости ученика начальной школы, к рисункам с уроков рисования, упархивающим во мглу.

Манус мнет лист плотной бумаги.
Свидетельство о рождении. И рвет его на мелкие клочки.
И, обнимая себя, начинает раскачиваться, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки.

Бренди смотрит на меня, явно чего-то ожидая.
Я пишу пальцем в грязи:
манус где ты сейчас живешь?

Я чувствую нежные прикосновения чего-то прохладного и влажного. Начинается дождь.

Бренди поворачивается к Манусу и говорит:
- Послушай, я не желаю знать, кто ты такой, но, если бы у тебя был выбор, кем бы ты стал?
Манус качает головой и отвечает:
- Единственное, что я знаю, так это то, что не старею. Что не хочу стареть.

Руки Мануса скрещены на груди, он раскачивается, поднимаясь на пятки, на носки, на пятки, на носки. Манус упирает подбородок в грудь и, раскачиваясь, смотрит на каменистую почву и осколки.

Дождь усиливается. Уже нельзя уловить ни запаха моих опаленных страусовых перьев, ни аромата "Лер дю Там" Бренди.

- Значит, ты будешь мистером Денвером Омлетом, - говорит Бренди. - Мистер Омлет, познакомьтесь с Дэйзи Сент-Пейшнс. - Рука Бренди, украшенная перстнями и кольцами, взмывает вверх и мягко опускается на сорокашестидюймовое силиконовое великолепие. - А это... Это Бренди Александр.

Глава двадцать первая

Перенесемся на одну из наших с Бренди встреч в кабинете логопеда. Бренди застает меня в тот момент, когда мои руки под вуалями и покровами. Я ощупываю остатки своих зубов, осторожно прикасаюсь к рельефной поверхности шрамов, сухой и туго натянутой, трогаю края горла с внутренней стороны, смоченные слюной.

Бренди говорит, что я не должна изучать себя так тщательно.
- Дорогая, - мягко произносит она, - в моменты, подобные этому, советую тебе рассматривать собственную персону как диван или газету. Как что-то созданное другими людьми, но не вечное.

Открытые края моего горла на ощупь кажутся синтетическими и ребристыми, определить их размеры и описать форму очень сложно. А еще они жесткие. Примерно такие, как верх открытого платья без бретелей или сплошного купальника, укрепленный проволочной или пластиковой опорой. Жесткие, но теплые. Костяные, но покрытые мягкой теплой кожей.

Не восстановленная нижнечелюстная эктомия подобного типа до момента удаления трахеотомической трубки может стать причиной ночного апноэ, так считают врачи. Во время утренних обходов они разговаривают между собой.

Люди никогда меня не поймут.

Доктора считают, что до тех пор, пока они не восстановят мою челюсть или хотя бы ее подобие, каждый раз, когда я засыпаю, я подвергаюсь опасности умереть. Я могу просто перестать дышать и не проснуться.

Смерть наступит быстро и безболезненно.

Я пишу на листе бумаги:
не дразните меня.

Мы с Бренди в кабинете логопеда. Она говорит:
- Ты ответственна за то, как ты выглядишь, не больше, чем автомобиль за то, как смотрится он. Иногда полезно размышлять о своей внешности именно подобным образом. Ты такой же продукт, как он. Продукт продукта продукта. Люди, создающие машины, - тоже продукты. И твои родители - продукты. Продуктами были их родители. Продуктами являются твои учителя. И священник в церкви, которую ты посещаешь.

Порой лучший способ борьбы с дерьмом - это отказ от убеждения, что ты - большая ценность, считает она.

- Я хочу убедить тебя в том, что ты не в состоянии убежать от всего мира, равно как и не в состоянии ответить за то, как выглядишь, будь ты несравненной красавицей или настоящей уродиной, - говорит Бренди. - Ты не несешь ответственности за то, что чувствуешь или как себя ведешь, управлять всем этим не в твоей власти.

Точно так же компакт-диск не несет ответственности за то, что на нем записано. Ты примерно настолько же свободен в своих действиях, насколько запрограммированный компьютер. Ты один из множества, как долларовый счет.

- В тебе нет реальной тебя, - говорит Бренди. - Даже твое физическое тело, твои клетки, - каждые восемь лет они обновляются.

А кожу, кости, кровь и органы - все это вполне можно переносить из одного человека в другого. Даже то, что живет в тебе в настоящий момент - микробы и вирусы, поедающие за тебя твою пищу, все это тебе просто необходимо. Без этого ты умрешь.

Все, что мы собой представляем, унаследовано. В нас нет реальных нас.

- Расслабься, - говорит Бренди. - Все, о чем ты думаешь, приходит в голову миллионам других людей. Все твои действия кем-то повторяются. И никто ни за что не в ответе. Каждый из нас - это совместные усилия.

Под своими вуалями я нащупываю корень языка.

Врачи сказали, что для удлинения моего горла могут использовать часть моей тонкой кишки. Они предложили сломать мои большеберцовую и малоберцовую кости, чтобы придать им другую форму и вставить в другую часть меня, человеческого продукта. Чтобы подарить мне новую челюсть.

На листе бумаги я написала:
ножные кости связаны с головной костью?

Врачи меня не поняли.

***

Давайте прислушаемся к Господу.

- Ты - продукт, языка, при помощи которого мы общаемся друг с другом, - говорит Бренди. - А еще зависишь от принятых у нас законов и от веры в то, что мы такие, какими нас хочет видеть Бог. Над каждой отдельной молекулой, составляющей человеческое тело, ломали головы миллионы умов, - говорит она. - Твои раздумья не новы и скучны. И вполне естественны. Ты в безопасности, потому что находишься в рамках своей культуры. Все, что ты себе представляешь, - прекрасно, потому что ты способна это представить. И выбраться из своих представлений ты никогда не сможешь. Это нереально.

- Мир, - говорит Бренди, - есть твоя колыбель и твоя ловушка.

Я написала в агентство, в котором работала, письмо и спросила, могу ли быть моделью рук или ног - демонстрировать обувь и наручные часы. Через некоторое время после того, как со мной произошло несчастье, из агентства в больницу мне прислали букет цветов. Я подумала, что имею возможность продолжать работать.
Что про меня наболтала в агентстве Эви, я не знала.

Мне ответили. Как выяснилось, только в том случае, если ты носишь перчатки седьмого размера, а кольца - пятого, ты можешь быть моделью рук. Модель ног должна обладать отличными ногтями на ногах и носить обувь шестого размера. А еще ей нельзя играть в спортивные игры.

Но главным условием является следующее: твои руки и ноги должны выглядеть идеально на развороте журнала, где их размеры превышают настоящие в три раза, и на рекламном щите, где они увеличены в двести раз. В противном случае надеяться тебе не на что.

Размер моих рук восьмой. Ног - седьмой.

Бренди говорит:
- Даже если тебе удастся вырваться из нашей культуры, ты опять попадешь в капкан. Само желание высвободиться из ловушки эту ловушку только укрепляет.

Книги по пластической хирургии, буклеты и брошюры - все они дарили массу надежд на то, что у меня есть возможность жить более нормальной, более счастливой жизнью. Но я чувствовала, что хочу этого все меньше и меньше. А желала я другого - того, что каждый из нас учится желать с самого детства.

Покажи мне внимание.
Вспышка.
Покажи мне красоту.
Вспышка.
Покажи мне умиротворение и счастье, любовь и уютный дом.
Вспышка.

Бренди говорит:
- Лучший способ существования - не сражение, а спокойное движение по течению. Не надо все время пытаться что-то регулировать и улаживать. То, от чего ты бежишь, лишь дольше остается с тобой. Когда борешься с чем-нибудь неприятным, то только укрепляешь это неприятное.
Она говорит:
- Делай не то, что тебе хочется делать, а то, чего тебе делать не хочется. То, чего тебя всегда учили не хотеть.

По-моему, это нечто противоположное погоне за счастьем.
Бренди говорит:
- Занимайся тем, что пугает тебя больше всего.

Глава двадцать вторая

В Сиэтле, в подводной пещере, Бренди спит лет сто шестьдесят. А может, дольше.

А я, я сижу с глянцевой стопкой брошюр от хирургов, показывающих, как производятся операции по изменению пола. Операции по превращению мужчин в женщин, женщин в мужчин.

На цветных фотографиях представлены в одной и той же позиции влагалища различного качества. Половые губы раздвигают чьи-то руки с накрашенными ярким лаком ногтями. Хорошо видно уретральное отверстие, нежное, розовое. Лобковые волосы подстрижены до ккороткой щетины. Предлагается три варианта влагалищной глубины - шесть, восемь и два дюйма.

Я рассматриваю капюшоновидные клиторы, уздечки клитора - складочки кожи, соединяющие клитор с губами.

Внутренние части дешевых влагалищ изготавливают из мошоночной ткани, покрытой волосами. Волосы продолжают расти и после операции, и бедные влагалища буквально захлебываются ими.

Высококачественные, красивые, выглядящие как натуральные вагины делают из определенных участков толстой кишки. Эти влагалища способны самоочищаться и смазываться собственной слизистой оболочкой. Их клиторы создаются из обрезанной крайней плоти пениса. Эти штуковины - настоящие "кадиллаки" вагинопластики. Некоторые из этих "кадиллаков" получаются настолько удачно, что их счастливым обладателям не обойтись без прокладок на каждый день.

Некоторые из предлагаемых влагалищ создаются по совершенно устарелым технологиям. Тому, кому такое делают, каждый день приходится растягивать влагалище при помощи специального пластикового приспособления.

Все эти брошюры - сувениры ближайшего будущего Бренди Александр.

После того как мы увидели мистера Паркера сидящим на Эллисе, я помогла напичканной до отказа Бренди вновь подняться наверх, опять сняла с нее одежду и попыталась впихнуть в нее еще несколько таблеток дарвона, но Бренди закашлялась, выплюнула их, опустилась на пол и заснула.

Повесив ее пиджак себе на руку, я почувствовала, что в его внутреннем кармане лежит что-то твердое.
Книга Мисс Роны. А в книгу вложен сувенир моего будущего.

Я опять сажусь на унитаз - улитковую раковину и читаю:
Я так сильно люблю Сета Томаса, что вынуждена его уничтожить. Я получаю огромную компенсацию, преклоняясь перед ее величеством. Сет никогда меня больше не полюбит. Ни он, ни кто бы то ни было другой.
Я в жутком смущении.

Покажи мне бедное взволнованное хныкающее пустословие.
Вспышка.
Покажи мне эгоцентричную глупую писанину.
Боже.

Черт! Как я устала быть собой! Собой красивой. Собой уродливой. Блондинкой. Брюнеткой. И от миллиона проклятых модных веяний тоже устала. Модных веяний, которые только дальше загоняют меня в ловушку. Ловушку необходимости быть собой.

Та девушка, какой я была до несчастного случая, теперь - лишь рассказ. Все, что происходило со мной до настоящего момента, настоящего момента, настоящего момента, - история, которую я ношу в себе.

Наверное, то же самое можно сказать о любом человеке нашей планеты.
Что мне нужно, так это новый рассказ о том, кто я такая.
Я сама не пойму, в чем нуждаюсь. Это ужасно.

<<На главную <<Назад Читать дальше>> Перейти к Главе 23>>